Мы проводим под дверями реанимации еще примерно час, после чего дядя отправляет меня с Алексом домой, а сам остается с матерью.

К машине иду, снова держась за его руку. Сидя на заднем сидении джипа, откидываю голову на подголовник и устало прикрываю глаза. Сказываются бессонная ночь и нервы.

Алекс внимательно смотрит на меня через зеркало заднего вида. Его осязаемый взгляд ни с чем не спутаешь. По лицу расползается тепло, воздух в салоне становится гуще.

Я вспоминаю слова бабушки. Есть ли в них хоть доля истины или это бред умирающей?

Так хочется верить и так страшно обмануться.

- Ирма, розы купить?

Открыв глаза, встречаюсь с ним взглядом и отрицательно качаю головой.

Те красные розы, что лежали в луже его крови, были последними розами, которые я для себя купила. Знал бы он, сколько раз я видела их в кошмарах. Сочные алые бутоны с капельками крови на лепестках.

Теперь я их ненавижу.

Очередное пророчество бабки сбылось. Если бы я ее тогда послушала, если бы перестала покупать эти цветы, не подставила бы Алекса под пули.

- Прости меня, - проговариваю через спазм в горле, когда он помогает мне выйти из машины во дворе нашего дома.

- За что?

Я фокусирую взгляд на его груди, на том месте, где по моим предположениям должен находиться шрам.

- Ты чуть не погиб из-за меня…

Лицо Грозового моментально меняется, оно заостряется, глаза темнеют до цвета морской бури, захват его пальцев на моем предплечье ощутимо усиливается.

- Ирма, - шипит он, - это я тебя чуть не убил.

- Если бы я тогда не попросила остановиться…

- Если бы я тогда не пошел на поводу у эмоций, ничего этого не случилось бы!

- Ты о чем?

- Ни о чем…

Держась одной рукой за крышу джипа за моей спиной, второй растирает шею. Глядя на то, как он это делает, я вспоминаю свою собственную привычку. Когда мне от волнения трудно дышать, я тоже тру горло.

- Ты вернулся из-за чувства вины?

- Из-за него тоже.

- Из-за чего еще? – продолжаю пытать его.

- Ирма, - протянув руку, вдруг нежно проводит костяшками по щеке, - я тебя сейчас поцелую, не отталкивай меня.

И прежде, чем я успеваю осмыслить сказанное, его губы прижимаются к моим. Толчок сердца, как разряд дефибриллятора. Испуганно распахнув глаза, я дергаюсь.

Алекс вплетает пальцы в волосы на моем затылке, а второй рукой притягивает меня к себе.

Это не честно. Я не могу сопротивляться. Я так сильно этого хотела.

Сгребая в кулаки черную ткань рубашки, подаюсь ему навстречу. Он целует неспешно, без языка, лаская своими губами мои. Но отчего-то этот поцелуй кажется мне интимнее полового акта.

Я отвечаю. Мы вжимаемся друг в друга и целуемся, пока не начинаем задыхаться. Он отстраняется первый, глядя затуманенным взглядом на мой рот, проводит подушечкой большого пальца по нижней губе.

Оглянувшись по сторонам, склоняю голову набок.

- А никого нет.

- И что? – спрашивает, пытаясь спрятать усмешку за хмурым выражением лица.

- Для кого был спектакль?

- Будь уверена, на нас сейчас смотрит не менее десятка глаз.

- Да?

- Да… - подыгрывает мне и, взяв за руку, ведет к дому.

Я шагаю рядом и с удивлением смотрю по сторонам, словно вижу наш двор впервые за год. Краски стали ярче. Сочная листва и синие гортензии в горшках.

Задрав голову, улыбаюсь пушистым облакам, плывущим по небу. Затянувшись, наполняю грудь ароматом хвойного леса.

Где все это было раньше? Почему я этого не замечала?..

Глава 41.

Глава 41.

Бабушка уходит к утру следующего дня. Заснув после процедуры, просто не просыпается.

Мы все ждали этого, мы готовились, но оказались не готовы. Больно от этого меньше не становится. Эта новость засасывает меня в своеобразный вакуум и притупляет все чувства.

Защитный это механизм психики или я черства от рождения – я не знаю, но у меня не получается выдавить из себя ни слезинки. Я не плачу, но и собраться не могу, поэтому организацию похорон на себя берет крестный.

Они выпадают на прекрасный погожий денек, когда нет ни ветра, ни дождя. Светит ласковое солнце, лицо обдает легкий ветерок. Где-то неподалеку заливисто поют птицы, а у меня внутри могильный холод.

Мы прощаемся с бабушкой на старом кладбище. Стоя над ее телом, я держу свою ладонь на ее сложенных руках. Церемониймейстер распинывается, со страстью в голосе рассказывает нам, каким прекрасным человеком была наша бабка, о ее светлой чистой душе и огромной любящем сердце.

Глядя в ее восковое лицо, мысленно усмехаюсь. Представляю, как она, наблюдая за нами, сейчас смеется.

- Дочка, - окликает меня голос дядя.

Обняв мои плечи, отводит в сторону и оставляет стоять около Алекса, который тут же берет меня под локоть. Притягивает к себе, прижимая к своему боку.

- Устала?

- Нет, все нормально, - шепчу в ответ, незаметно приваливаясь плечом к его груди.

Тепло его тела, проникая через гипюровую ткань траурного платья, быстро просачивается внутрь и начинает отогревать закоченевшие внутренности.

Обвив рукой талию, большим пальцем вырисовывает на ней круги. Я слабею, хочется, наплевав на всех, впечататься в него, уткнуться лицом в шею и дышать им, пока боль не отпустит.

Но нельзя. Нужно держать лицо.

И помнить, что, пока он не сказал обратного, этого всего лишь его роль.

Немного обернувшись, ненавязчиво рассматриваю тех, для кого Алекс эту роль играет.

Желающих проводить бабушку в последний путь собралось неожиданно много. Это наши знакомые и друзья семьи, много сотрудников ювелирной отрасли нашего бизнеса, потому что, будучи моложе, она сама контролировала работу ювелирных цехов и даже рисовала эскизы украшений и бижутерии.

Помимо прочего, на похороны приехали дальние родственники, о существовании которых я не знала. Какие-то бабкины троюродные сестры и внучатые племянники с детьми и внуками, горько убиваясь, рыдают над ее гробом.

- Не знал, что у вас так много родни, - раздается над головой тихий голос Алекса.

- Я тоже…

После погребения вся эта толпа едет в ресторан на поминальный обед. Я еле высиживаю до конца, как того требуют приличия, вынужденно задерживаюсь, чтобы пообщаться с новоявленной родней и только после этого еду домой с Грозовым, Михаилом и машиной сопровождения.

Выхожу, не дожидаясь, когда для меня откроют дверь. Обхватив себя