из сундучка тонкую подвеску и прикладывает ее к разложенным на столе серьгам.

Очевидно, что это комплект. Белое золото и бледные топазы.

- Красивые!

- В этом меня в гроб положите.

- Ба! Ты опять?!

- Держи, - сует мне комплект.

Остальное добро сгребает обратно в сундук. А подарки деда оказываются в хрустальной вазе.

- Их продашь! – велит она, - не стоят они того, чтобы по наследству переходить.

Хочу возразить, начать, как обычно, ругаться, но она и слова вставить не дает. Ставит на стол массивный сундучок и двигает его в мою сторону.

- Это тебе от меня. Передашь потом своей дочери.

- У меня не будет детей.

- Будут, - заявляет непререкаемым тоном.

Оставляю свое мнение при себе, спорить с бабушкой – дело неблагодарное, все равно меня дурочкой выставит.

- А тот комплект, - указывает взглядом на мою зажатую ладонь, - пусть будет на мне, когда будете хоронить.

- Перестань!

- Ша! – рявкает одновременно с ударом раскрытой ладонью о стол.

Испуганно вздрогнув, отшатываюсь, насколько позволяет спинка кресла.

- Помру скоро. Недолго уж осталось…

Я подавленно молчу. Интуитивно чувствую, что это не старческий маразм, как думает дядя. Ее памяти и острому уму только завидовать можно. Она действительно верит в то, что говорит.

- Кремировать не разрешаю! Отпевать тоже! По церквям отродясь не бегала, и после смерти лицемерить не собираюсь.

Внимательно слушая, я почти не дышу. Смотрю на нее во все глаза, наверное, впервые понимая, что могу ее потерять.

- Платье белое в шкафу висит давно… туфли белые там же.

- Ба…

- Рядом с дедом не хороните, не хочу с ним лежать. Олег знает, я ему говорила, - как ни в чем ни бывало, продолжает бабка, - поминки как положено, с водкой и блинами.

- Хорошо, - сиплю тихо.

- И чтоб не ревела!

Спрятав лицо в ладонях, я все-таки всхлипываю.

Боже мой, неужели она действительно скоро уйдет?! Как мы будем без нее?.. Она же основа, фундамент, на котором держится наша семья.

Справимся ли мы?.. Удержимся без нее на плаву или под грузом свалившихся на семью проблем пойдем ко дну?

Глава 38.

Глава 38.

Все случается ровно через семь дней. Поздно вечером, когда я после душа перед зеркалом расчесываю влажные волосы, в мою комнату без стука врывается Люся.

- Ирма Сергеевна, вашей бабушке плохо!

Я добегаю до ее покоев за несколько секунд. Врываюсь в ее спальню и вижу ее лежащей на кровати в холодном поту. Прижимая сжатые в кулаки руки к груди, часто дышит ртом.

- Ба, что с тобой?

- Сердце… - хрипит она.

- Люся, Скорую! Быстро!

- Ага!.. – выбегает из комнаты, а я хватаю угол простыни, чтобы вытереть капли пота с холодного лба.

- Не надо Скорую…

- Надо, не спорь!

Бабка устало прикрывает глаза, а я бегу в комнату дяди, а потом к Митричу.

Врачи приезжают через полчаса и после короткого осмотра диагностируют обширный инфаркт. Забирают ее в больницу, а мы с дядей и экипажем сопровождения выезжаем следом.

- Бл@ть, что-то неспокойно мне, - оттягивая ворот рубашки, нервно смотрит в окна машины.

- Мне тоже… из-за бабушки.

Дядя согласно кивает, но решает не пускаться в объяснения. Очевидно, его беспокоит что-то другое. Вытащив из кармана телефон, он звонит Льву с указанием, чтобы на обратном пути к нам присоединилась еще одна машина сопровождения.

У меня переживать за нашу безопасность не получается, потому что все мои мысли сейчас с бабушкой, которая едет впереди нас в реанимацию.

Я представляю ее состояние. Она всю жизнь избегала медиков, ненавидела больницы и все, что с ними связано, и вот теперь, абсолютно беспомощная, попала в их руки.

По приезду бабушку сразу перекладывают на каталку и оперативно увозят в реанимацию. Нам с дядей остается только ждать под ее дверями.

Вышедший к нам через полчаса доктор заявляет, что ей требуется срочная операция. Малейшее промедление грозит некрозом миокарда.

У меня обрывается сердце. Перед глазами плывут темные круги, подкашиваются колени.

Упав на лавку, упираюсь затылком в стену и закусываю губы.

Врач еще долго беседует с дядей, объясняет причины и возможные последствия этой операции, предупреждает о высоком риске из-за вредной привычки бабки и ее преклонного возраста, а затем уводит подписать какие-то документы.

Не считая стоящего на входе в реанимационное отделение охранника, я остаюсь в коридоре одна.

Прикрыв глаза, дрожу от холода, страха и пустоты внутри. Если бабушка уйдет, этот вакуум уже ничем не заполнить. Я погрязну в одиночестве.

Операция длится около трех часов, в течение которых я не покидаю своего поста. Глядя в белую стену напротив, я жду, когда к нам выйдет доктор.

- Склеротированный сосуд прочистили, поставили стент, - монотонно говорит хирург, - состояние крайне тяжелое.

- Прогнозы? – охрипшим от долгого молчания голосом спрашивает дядя.

- Не дам.

Растерев лоб ладонью, он устало вздыхает. Смотрит на меня, пытается улыбнуться. Выходит не очень хорошо.

- Поедем домой, дочка.

Оказавшись в теплом мягком салоне, устраиваюсь поудобней и почти сразу засыпаю. Сквозь сон слышу, как дядя кому-то звонит, переговаривается с сидящим на переднем сидении Андреем, а затем и вовсе проваливаюсь в плотную тьму без сновидений.

Просыпаюсь от сильного толчка. Резко затормозившая машина кидает меня вперед, отчего я больно ударяюсь головой о подлокотник двери.

- Ирма, не вставай! – слышу над головой рев дяди, а следом он сам падает на меня всем телом.

Выпучив глаза, я пытаюсь не задохнуться под ним и не свалится между сидениями. Джип сильно виляет, резко тормозит, а затем и вовсе уходит в занос.

«Покушение» - проносится в голове за секунду до того, как одну сторону машины прошивает автоматная очередь.

Я ору, дядя орет на меня, чтобы не смела двигаться. Снаружи слышаться выстрелы, крики и визг тормозов.

Михаил выпрыгивает из машины и, спрятавшись за нее отстреливается. Андрей перелазит через сидение Миши и тоже принимает оборонительную позицию.

Стрелять по джипу перестают. Видимо, нас закрыла машина сопровождения. Дядя открывает дверь со своей стороны и, вытащив откуда-то оружие, передергивает затвор.

- Сиди здесь и не вздумай высовываться! Поняла?!

От ужаса мой язык намертво присыхает к небу, поэтому вместо ответа быстро-быстро киваю головой.

Он уходит, а я, зажмурившись, начинаю молиться. Минуты растягиваются в часы. До моего слуха доносится ругань и злобные выкрики. Где-то