как это делается в других местах. Здесь приходится ходить пешком, другого выбора нет. А это значит, что вам каждый раз, выходя из дома, приходится подниматься на два-три моста. Даже если вы можете позволить себе водное такси, вам придется идти пешком до его стоянки, а потом также идти пешком от места высадки до места вашего назначения.

– Мы любим Венецию, – сказал Джим, – но нам придется уехать, как только станет трудно подниматься на мосты.

– Катрин, жена предыдущего священника, ходила проведать Ольгу один раз в день, – сказала Дора, – а иногда и два, просто, чтобы убедиться, что все в порядке. Но, знаете, в таком возрасте у нее бывали моменты, когда она терялась. В конце концов дело дошло до того, что Ольга стала нуждаться в постоянном уходе, и тогда Мэри забрала ее к себе. Там, в Тироле, Ольга и умерла.

В Венеции нет более уязвимых и беззащитных людей, – продолжала Дора, – чем одинокие старики, особенно иностранцы, ведь у них нет родных, которые могли бы за ними присматривать. Они становятся зависимыми от чужих людей; они вынуждены полагаться на них, доверять им. Мне рассказывали о том, что случилось с Ольгой, и именно после этого начались все беды.

– Какие беды? – спросил я.

– Я не очень хорошо об этом знаю, – ответила Дора, – поскольку это случилось незадолго до нашего приезда сюда. Кажется, некоторые друзья Ольги, которые годами были очень добры к ней, постепенно стали слишком глубоко совать нос в ее дела. У Ольги было множество коробок с письмами и другими документами – тысячи писем, которыми они с Эзрой Паундом обменивались в течение многих лет, письма от десятков других знаменитых людей. Некоторые имели большую ценность, некоторые – нет. Но прежде чем успели спохватиться, все документы пропали.

– Итак, вы напали на след фонда Эзры Паунда, – сказала Роуз Лоритцен с таким видом, что я сразу понял: мне удалось раскрыть тщательно охраняемый секрет.

– Ну, пожалуй, нет, – ответил я. – Расскажите мне о нем.

– Я не могу, – ответила Роуз, – потому что, во‐первых – слава богу, – слишком мало о нем знаю, а во‐вторых, не хочу, как идиотка, распространять нелепые слухи!

– Фонд Эзры Паунда, – пояснил Питер, – является, а точнее, являлся необлагаемой налогами организацией, цель которой финансировать исследования биографии и творчества Эзры Паунда. Ольга часто говорила о своем желании учредить нечто подобное для поддержания и увековечивания интереса к Паунду. Но странное дело, когда она действительно учредила фонд, никто из людей, которые, как следовало ожидать, окажутся причастными к нему, ничего о нем не знали. Мэри де Рахевильц, дочь Ольги и Паунда, была в абсолютном неведении, а ведь она – литературный душеприказчик своего отца. Джеймс Лафлин, учредитель «Новых направлений», издатель Эзры Паунда с тридцатых годов, ничего не знал о фонде, так же, как и Йельский университет, где находится основная часть архива Паунда.

– Но как тогда о нем вообще узнали? – спросил я.

– Ну, мы впервые услышали о нем, – ответил Питер, – от Уолтона Литца, моего принстонского консультанта и известного специалиста по Джойсу и Паунду. Литц часто ездил в Венецию к Ольге, а однажды он заглянул ко мне и спросил: «Что это за люди по фамилии Райлендс?»

Я ответил ему, что Филипп Райлендс является директором Собрания Пегги Гуггенхайм. Он англичанин. Джейн Райлендс – его жена, она американка, а что?

«Ну, – ответил Литц, – мне кажется, что они создали фонд Эзры Паунда, а Ольга предоставила фонду все имеющиеся у нее документы и дом».

Мы с Роуз были шокированы, потому что Литц и Мэри де Рахевильц часто обсуждали идею создания центра изучения Эзры Паунда, причем возглавить его должен был Литц.

– И что вышло в итоге с этим фондом? – спросил я.

Питер перевел дыхание, словно собираясь пуститься в долгие объяснения, но вместо этого лишь сказал:

– Почему бы вам не спросить об этом Джейн Райлендс?

Так случилось, что к тому времени я уже был знаком с Филиппом и Джейн Райлендс. Как-то раз один из моих друзей привел меня в здание Собрания Пегги Гуггенхайм. Дело было вечером, после закрытия; мы пришли, чтобы пообщаться за бокалом вина. Всего на том вечере присутствовали шесть человек. Мы стояли в галерее, бывшей столовой Пегги Гуггенхайм на первом этаже палаццо Веньер, где она прожила тридцать лет до своей смерти в 1979 году. Филиппу Райлендсу на вид шел пятый десяток, и он производил впечатление довольно робкого человека. У него было бледное квадратное лицо и выступающий вперед подбородок. Стекла больших очков увеличивали глаза, а приподнятые кончики бровей придавали лицу выражение вечной тревоги. Джейн Райлендс была женщиной небольшого роста, крепкой и отнюдь не миниатюрной; у нее было жесткое лицо и светло-каштановые волосы. Похоже, она была немного старше Филиппа. Держались они сердечно, но чуть скованно. Несколько раз, обращаясь к Филиппу, Джейн произносила невнятно какие-то фразы, почти не разжимая губ, как чревовещатель.

Знакомство наше было чисто формальным, и, хотя эта пара не вызвала у меня особого восторга и не сильно меня впечатлила, эти люди все же меня заинтересовали. В таком городе, как Венеция, музей с вывеской, где есть фамилия Гуггенхайм, автоматически придает определенный статус его администрации. Собрание Гуггенхайм стало точкой слияния искусства, общества, привилегий, денег и культуры. Холодные просторные помещения, с белыми стенами и с полами терраццо, фасадом выходили на Гранд-канал, а позади располагался роскошный сад, где была похоронена Пегги с ее собаками. Любопытен был и сам дворец. Семейство Веньер, давшее Венеции трех дожей, начало возводить его в 1749 году, но завершен был только второй этаж, после чего строительство навсегда прекратилось. Пол недостроенного третьего этажа стал своеобразным патио, большим садом на крыше с видом на Гранд-канал; зеленый фон создавали высокие деревья, росшие в саду. Внутри и снаружи этот обезглавленный белый дворец стал весьма изысканной сценой для проведения приемов, лекций, конкурсов, собраний и других мероприятий такого рода. Кроме того, закрытие американского консульства в Венеции в начале семидесятых по умолчанию оставило Собрание Гуггенхайм самым значимым символом американского присутствия в Венеции. Со временем фонд Гуггенхайм оказался в роли дублера американского посольства. Государственный департамент время от времени обращался с просьбами по организации приемов и по оказанию других услуг. Понятно, что Филипп и Джейн стали в Венеции влиятельными фигурами, а их очевидное понимание собственной значимости еще более увеличивало мое к ним любопытство.

После нашего мимолетного коктейльного знакомства я неформально поговорил с обоими. Через несколько дней я встретился с Филиппом за кофе в кафе музея. Он был дружелюбен и добродушен, хотя и несколько скован. Он рассказал мне, что изучал искусствоведение в Кембридже, где написал диссертацию о художнике Возрождения Пальме