В этом смысле работа в Англии была просто райским удовольствием, ведь нам приходилось выступать шесть дней в неделю и давать по два представления в день. В Америке единственным утешением была возможность подкопить чуть больше денег.

Я чувствовал себя совершенно вымотанным, поскольку мы играли целых пять месяцев без малейшего перерыва, и тут выдалась неделя отдыха в Филадельфии. Мне срочно нужна была перемена обстановки, надо было забыть о себе настоящем и превратиться в кого-нибудь совершенно другого. Я был сыт по горло удушающей рутиной дешевых водевильных представлений и решил, что всю свободную неделю проведу романтично и элегантно. Мне удалось скопить довольно солидную сумму, и я решил, что экономить на себе любимом было бы преступлением. А почему бы и нет? Столько времени отказывать во всем и теперь не потратить ни цента? Ну уж нет, все будет ровно наоборот.

Я начал с того, что приобрел дорогущий домашний халат и классный чемодан за семьдесят пять долларов. Продавец в магазине был сама любезность: «Куда доставить, сэр?» Всего три слова воодушевили меня неимоверно, вот ведь как мало человеку надо! Дело осталось за малым – отправиться в Нью-Йорк и забыть об этом унылом и дешевом водевильном существовании как можно быстрее.

Итак, я снял номер в отеле «Астор», который слыл в то время самым помпезным, и в модном пиджаке, с котелком на голове и тростью в руке предстал перед входом, не забыв при этом и о своем новом чемодане. Внутри, у стойки регистрации, меня даже бросило в дрожь от величественной красоты гостиничного холла и невозмутимой самоуверенности, которую излучали люди вокруг.

Номер стоил четыре доллара пятьдесят центов в день. На мой вопрос, необходимо ли заплатить аванс, клерк услужливо ответил, что в этом нет никакой необходимости.

Я прошел через холл, который был весь в позолоте и бархате, и это так подействовало на меня, что я на негнущихся ногах добрел до своего номера, едва не заплакав. Очутившись внутри, я потратил целый час, исследуя ванную комнату со всеми ее сантехническими причудами и проверяя качество напора горячей и холодной воды. Какой щедрой и ободряющей бывает роскошь!

Я принял ванну, причесался и надел свой новый халат, намереваясь насладиться каждой толикой всей этой роскоши за мои четыре пятьдесят. Если бы у меня было что-нибудь почитать с собой, хотя была газета! Но у меня не хватило смелости позвонить и попросить принести мне ее в номер. В результате я уселся на стул посреди комнаты и, чувствуя на себе тяжесть роскошного интерьера, принялся рассматривать все, что меня окружало.

Немного позже я оделся и спустился в главный зал ресторана отеля. Было еще слишком рано для ужина, и публики было не много, один или два человека. Метрдотель подвел меня к столику у окна:

– Не хотите ли присесть здесь, сэр?

– Почему бы и нет, а впрочем, где угодно, – ответил я на своем типичном английском.

И тут вокруг меня внезапно закружился хоровод официантов с охлажденной водой, меню, хлебом, маслом и еще бог знает с чем. Я был на таком эмоциональном взводе, что не мог даже думать о еде. Однако откликнулся на предложение и заказал консоме, жареного цыпленка и ванильное мороженое на десерт. Тщательно изучив винную карту, я остановил свой выбор на половине бутылки шампанского. Я увлеченно играл свою роль, и это сильно мешало мне наслаждаться едой и напитками.

После обеда я оставил официанту доллар, что было немыслимо много по тем временам, но поклоны, с которыми меня провожали, и подчеркнутое внимание стоили того. Я вернулся в номер и провел там минут десять, а потом помыл руки и пошел гулять.

Я неспеша прогуливался в сторону Метрополитен-оперы. Теплый летний вечер полностью соответствовал моему настроению. В тот день в театре давали «Тангейзер». Я никогда не слушал классическую оперу, только какие-то отрывки, которые использовались в некоторых наших представлениях, и особого восторга от того, что слышал, не испытывал. Но мне вдруг стало интересно, и я купил билет во второй ряд. Опера шла на немецком, я не понимал ни слова, да и вообще понятия не имел обо всей этой истории, но когда мертвую королеву несли под пение хора пилигримов, я разрыдался. Эта сцена стала олицетворением всех страданий в моей жизни. Я не мог сдержаться – не представляю, что сидящие рядом люди могли подумать обо мне, но из театра я вышел потрясенным и опустошенным.

Я прошел по центру города, выбирая темные улицы и стараясь уйти подальше от назойливых огней Бродвея. Мне меньше всего хотелось возвращаться в отель в таком состоянии. Придя немного в себя, я решил вернуться в номер и тут же лечь спать. Сил ни на что другое больше не было, я чувствовал себя физически и эмоционально опустошенным.

Недалеко от отеля я неожиданно увидел Артура Келли, брата Хетти, который был менеджером в ее труппе. Поскольку он был братом девушки, которая мне нравилась, я почитал его за друга. Артура я не видел несколько лет.

– Чарли! Куда направляешься? – спросил он.

– Да вот собрался пойти лечь спать, – сказал я, небрежно кивнув в сторону «Астора».

Надо сказать, на Артура это произвело неплохое впечатление. Он представил меня двум своим друзьям и пригласил к себе на Мэдисон-авеню выпить по чашечке кофе и поговорить.

У него была довольно уютная квартира. Мы сидели вокруг стола и о чем-то болтали, при этом Артур старательно избегал любых упоминаний о наших прежних отношениях. Однако тот факт, что я остановился в «Асторе», не давал ему покоя, и он все выспрашивал меня о моей жизни, но я мало что ему рассказал, только то, что приехал в Нью-Йорк отдохнуть на пару дней.

С тех пор как мы последний раз виделись в Камбервелле, в жизни Артура произошло много событий. Теперь он стал преуспевающим бизнесменом и работал на своего зятя Фрэнка Дж. Гулда. Вся эта пустая болтовня только усиливала мою меланхолию. И тут Келли сказал о ком-то из своих приятелей: «Да он отличный малый и из очень хорошей семьи, насколько я знаю». Я улыбнулся про себя, отметив интерес Артура к генеалогии своих друзей, и тут же понял, что между нами почти нет ничего общего.

В Нью-Йорке я провел один лишь день. Проснувшись утром, я сразу же решил вернуться в Филадельфию. Этот день помог мне развеяться, но он был эмоционально напряженным, и я почувствовал одиночество. Теперь мне нужна была компания моих театральных друзей. Я уже предвкушал наше утреннее представление в понедельник и то, как встречусь с остальными членами труппы. Возвращение к порядком поднадоевшей работе немного раздражало, но один день шикарной жизни все же помог мне взбодриться.

Я вернулся в Филадельфию и приехал в театр как раз в тот момент, когда мистеру Ривзу принесли телеграмму и он ее читал.

– Думаю, это о тебе, – сказал он.

В телеграмме было следующее: «Если у вас есть человек по имени Чаффин, попросите его связаться с Кессель и Бауман, Бродвей, Лонгакр-билдинг, 24».