именно поэтому у тебя в профиле только фотки, сделанные твоими клиентами, и то через раз? Например, ничего подобного я там у тебя не видел, — Тимур кивает в сторону ожидающего на столе торта. А я, спохватившись, торопливо убираю его в холодильник. Кремовому слою тоже застыть надо.

— Кексик, просто послушай меня сейчас, — Бурцев выкручивает дипломатичный тон на максимум, — сейчас в соцсетях должно быть все. Закупки продуктов, эскизы заказов, процессы изготовления. Чем больше тебя там — тем больше у тебя заказов. Люди должны тебя видеть. Должны видеть, что ты умеешь.

— Это плохая идея.

— Это еще почему?

— Я не фотогеничная.

Вот уже черед Бурцева таращиться на меня, как будто он сам для себя открыл этот факт. И мало того — он еще хохотом заливается при этом.

— Ах ты гад! — возмущение этими выкрутасами захлестывает меня настолько, что я без содрогания зачерпываю из миски часть забракованного крема и впечатываю ладонь в смеющуюся физиономию Бурцева. Эта выходка аукается мне почти мгновенно, потому что этот питекантроп совершенно по-хамски сгребает меня за талию (и как только рук хватает!), притягивает к себе и впивается в мой рот поцелуем.

Туше!

Этот его ответ удается воистину на сто процентов.

Мой рот заполняет пломбирный вкус, да и вся я сразу становлюсь пломбирной и липкой. Лоб, губы, щеки, волосы, выбившиеся из-под колпака… Из мстительности впечатываю ладонь с остатками крема в соломенную шевелюру Бурцева. Чтоб знал!

И все-таки целуется паршивец качественно. Будто в его теплых губах кроется запас самых мощных антидепрессантов, что заставляют раствориться самые настойчивые дурные мысли. И когда он отрывается от меня — я уже не так уж уверена в своей нефотогеничности.

И правда, чего я сразу начала бомбить? Может быть, он руки мои снимал. Или вообще только торт. Зря, что ли, ремонт на кухне делала?

Правда эти аргументы я держу при себе — на Тимура-то я смотрю с демонстративным недовольством. Не заслужил он еще, чтоб я при нем слабинки показывала.

— Многоуважаемоя моя Кексик Руслановна, — Бурцев откашливается и принимает максимально пафосную позу. Что на самом деле сложно, когда у тебя на роже — кремовые усы, а в волосах — кремовая же седина, но Тимур отчаянно старается.

Я фыркаю, но принимаю пафосный вид — я, мол, тебе внемлю.

— Я хочу тебе торжественно поклясться, что все, что я снимал, — отражает только твою безграничную… харизму! — после многозначительной паузы заявляет этот нахаленыш, — и если мое сладкое величество даст мне немного времени — я предоставлю офигенный ролик о её таланте, который ей непременно понравится.

— А если нет? — не упускаю возможности встать в позу.

— А если нет, я подарю тебе поводочек с цепочкой, и будешь меня все следующие выходные на нем выгуливать, — неосмотрительно брякает Бурцев. Правда, у меня, судя по всему, слишком кровожадно вспыхивают глаза, потому что он тут же корректирует условия спора: — Только по твоей квартире выгуливать!

— А что так? Не готов публично признаваться в своих фетишах? — фыркаю.

— Нет, конечно, — Тимур многозначительно играет бровями, — подобные откровенности только для тебя, моя зефирная королева.

Вот блин!

Я же терпеть не могу все эти съедобные прозвища в свой адрес. И от Бурцева их терпеть как будто поводов еще меньше, чем от всех прочих. Но вот как-то он их так говорит — мягко, с каким-то странным послевкусием, будто эта вот десертность — она не про меня, а про его отношение ко мне. Будто я и правда для него — сладкий десерт, а он — после долгой диеты.

Странно думать это про Бурцева. Особенно про вот этого Бурцева, что стоит напротив меня страшно собой довольный и расслабленно тянется.

— Все, Кексик, — он косится на часы и как-то резко встряхивается, — мне срочно надо в душ и на работу. Смонтировать видео я смогу нормально только там.

— Смотри у меня, — грожу ему своим тесаком на дорожку, — увижу это видео у тебя на странице…

— Не приедешь ко мне на обед сегодня? — откликается Бурцев. — Ловлю на слове. Не видишь видео — обедаешь со мной. Я скину тебе адрес.

Вот как у него так получается? Подловил, и пока я, охренев от его борзоты, подбираю слова для далекого посыла — поганец убегает от моего гнева, скрываясь за дверью ванной.

И…

И…

Мне есть чем заняться.

Посуда сама себя не помоет, да и в целом на кухне надо мне навести порядок.

Но…

А как же мой праведный гнев?

Это что, за этим засранцем последнее слово останется?

Да вот фиг ему с маслом.

Первые шаги в сторону ванной я делаю неуверенно, третий и четвертый — уже твердо и почти маршем. Стискиваю ручку, тяну на себя. Не заперто…

Ну что ж… Я сегодня молодец, торт с самого утра успела переделать. Благодаря помощи Бурцева — успела в два раза быстрее. Можно и… Позволить себе маленькую шалость. Я заслужила.

Мы заслужили!

Вхожу — и с первого шага хватаю воздух ртом.

Вот вроде уже видела эту спину, шикарную, рельефную, достойную самого обильного слюнотечения, а все никак не могу не ощущать легкий шок всякий раз, когда вижу её в своей ванной.

Впрочем, да и когда мне было привыкать? За те выходные, что Бурцев у меня проторчал? Так это и не срок вовсе, можно и еще пошокироваться. Посмотрим, не сольется ли этот мачо из моей жизни до того, как я успею к нему привыкнуть.

Тимур стоит ко мне спиной, задрал себе голову к лейке душа. Не поворачивается.

Ну и отлично! Значит, сейчас напугаем!

Коварный план рождается молниеносно и тут же претворяется в жизнь.

Раздеваюсь с такой скоростью, которую сама в себе не подозревала. Могла бы испарить на себе одежду — так и сделала. Все, лишь бы успеть раздеться, пока этот гад не повернулся…

Толкаю дверцу душевой кабины в беззвучной мольбе — только не бздынькай, дорогая, об стенку, как ты умеешь. Не спугни!

А потом — шлепаю своими бесцеремонными лапами Бурцева по бокам.

— Ага!

— Попалась.

Он мурлычет как заправский кот, накрывает своими ладонями мои, и разворачиваясь — втягивает меня внутрь кабины.

— Аргх, — бухчу, осознав, что меня только что поймали на живца, — как же ты меня бесишь, засранец.

— Так уж и бешу? — его глаза бессовестно смеются. — И совсем-совсем я тебе ни капельки не нравлюсь? И сейчас?

Его пальцы ласково зарываются в мои волосы, тормошат их, добираются до кожи, которая на самом деле куда чувствительней, чем мне бы хотелось.

— Ох-х, — я