Какое-то другое слово надо сказать, но я не подберу. И он, между прочим, очень волновался, что оставляет тебя в растрепанных чувствах. Поэтому мы договорились: если он задержится, то я с тобой — ничего, что тыкать стал? — встречусь и все объясню. Вот встретился. И ты меня чуть до третьего инфаркта своими выкрутасами не довела. Давай еще выпьем по-тихому? Что у тебя во фляжке? — Генерал хитро подмигнул мне.

— Нет, только не из фляжки, только валерьянки. Павел Иванович, а почему Саша задерживается? С ним ничего не случилось?

— Абсолютно. Валяется в гостинице, книжки читает и ждет, когда выйдет на связь один человек.

Генерал ответил быстро и небрежно, и потому сердце у меня сжалось — лукавит.

Но я решила вести себя как верная и мужественная подруга доблестного воина и более не выпытывать секретов.

В голове крутились какие-то отрывочные сведения о разведчиках, почерпнутые из газет. Я вспомнила об англичанине, который работал долго на нас, а потом, приехав в Москву, здешней жизни не выдержал, покончил с собой. Я запомнила ту публикацию только из-за одной детали — разведчик в предсмертной записке просил похоронить его в форме КГБ. И еще какая-то знаменитая личность, прототип героя из фильма «Мертвый сезон». В статье говорилось, что никак не мог привыкнуть к жизни на родине, уговаривал сделать ему пластическую операцию и снова заслать в тыл врага.

Отношение Сержа к нашим экономическим реформам было, мягко говоря, скептическим. Его возмущали вещи, которых мы и не замечали вовсе. Значит, и он переживал или переживает внутренний конфликт?

— Конечно, есть такой конфликт, — подтвердил мои догадки Павел Иванович. — Юля, ну представь. Двадцать с лишним лет в другой шкуре! Это же целая жизнь. Человек — Саша, например, — делает удачную карьеру, становится состоятельным бизнесменом. У Саши был процветающий и прибыльный бизнес. Здесь у него, конечно, накопилась зарплата за многие годы. Представляешь, что с ней, рублевой, стало? То же самое, что со сбережениями всех остальных. Если сравнивать с его прошлой жизнью, то Сашка не такой уж и богатый. Ну, дали ему квартиру в Орехово-Кукуево, купил он машину, мебель. Но разве он к такой жизни привык? Ни семьи, ни родных, в стране катавасия… Любой человек задумается, ради чего столько лет ломался. Саша не жаловался, нет. Собаку завел. Это нормально — здоровому мужику быть привязанным к жизни только благодаря собаке?

— Вроде старой девы с кошечкой? Но Рэй — действительно особенный пес, — выступила я в защиту нашей собаки.

— Да не о собаке речь! Работа в Центре, она другая… Саша привык жить в постоянном напряжении, находиться рядом с опасностью, ходить в темноте по краю обрыва. Это же совсем другой обмен веществ.

А здесь? Голая аналитика. Он, конечно, мужик сильный, эмоций своих не выплескивал, но внутри-то, наверное, черная тоска грызла. А потом, Юля, ты появилась. И он, ну, про цветочек я уже говорил. Ожил человек, совсем другим стал. Ты его, можно сказать, спасла. Нас всех в отделе жуткое любопытство разбирало — кака така дивчина нашего железного Сержа в ласкового кота превратила.

— И тут вы меня видите, я спрашиваю, на кого вы работаете, швыряю по комнате консервные банки, хохочу и рыдаю как ненормальная.

— Вот именно. Представляешь, как я перетрухнул? И что, думаю, нам с этой шизофреничкой делать? И как Сашку угораздило?

— Павел Иванович, я вас, помните, просила. Не рассказывайте никому про мои вздорные фантазии, хорошо? Пусть останется между вами, Сержем и мной. Ладно?

— За отдельную плату. Во-первых, вы в ближайшее время приезжаете к нам с Верой Георгиевной, это моя жена, в гости. Во-вторых, приглашаете на свадьбу.

— Договорились.

Словно почувствовав, что разговор подошел к концу, на столе генерала зазвонил телефон. Но Павел Иванович не обратил на него внимания, поцеловал меня отечески в щеку и проводил до приемной.

Увидев нас. Надежда Петровна встала из-за стола.

— Белобров из МИДа звонит третий раз, ответьте, — велела она генералу. — Жора Жданов рвется Юленьку проводить. Отпускаете?

— Только до машины, — ответил Павел Иванович и подмигнул мне. — Знаем мы этих молодых да ранних, им бы все девушек провожать.

Георгий Жданов был худ, долговяз, лопоух и, разговаривая с собеседником, смешно наклонял голову набок. Добродушное, слегка растерянное лицо, наверное, очень помогало ему в шпионской, пардон, в разведывательной работе — человеку с таким лицом с удовольствием доверишь любые секреты.

А я вела себя с ним по-хамски, когда мы общались по телефону.

Теперь пыталась наверстать упущенное — из кожи лезла, чтобы показать свое расположение, лилейная улыбка не сходила с моего лица.

Мы шли по коридорам, ехали на лифте. и говорили о Рэе. Выяснилось, что моя дорогая псина — сын Клэр, собаки Георгия.

Таким образом, мы оказались почти родственниками. И когда Жора предложил:

«Если с Рэем некому погулять, пожалуйста, не стесняйтесь, обращайтесь ко мне», я по-родственному, без церемоний, ухватилась:

— Давайте прямо сегодня вечером и завтра утром?

Я успевала до конца рабочего дня в больницу, могла взять дежурство. Чем больше я отдежурю на этой неделе, тем больше свободных вечеров у нас будет с Сержем потом.

Жора еще раз уверил, что ему совершенно не сложно выгулять Рэя, да и не видел он мальчика после ранения.

У машины — той же черной «Волги» — я отдала Жоре ключи от своей квартиры и сказала адрес. Села на переднее сиденье и всю дорогу развлекала водителя байками из врачебной практики.

* * *

Октябрьский встретил меня возмущенным криком:

— Вы посмотрите на нее! Сияет как медный таз! Все отделение на ноги подняла, отменяй из-за нее операции, а сама цветет и пышет.

Я не стала напоминать своему начальнику, что ни о какой отмене операций я не просила. Смотрела на Сергея Даниловича с покаянной улыбкой и бормотала:

— Я больше не буду, простите меня, пожалуйста.

— Ой, не нравится мне твое лицо. Что-то в нем есть. — Октябрьский погрозил мне пальцем. — Ты не беременная? Нет? Сдай-ка ты, голуба, Ашгейм-Цондека.

Анализ на беременность — реакцию Ашгейм-Цондека — в народе называют «анализ на мышках».

Подобно всем нормальным врачам, Октябрьский не верил в экстрасенсорные способности, в лечение двиганием руками над опухолью и в прочее «мракобесие». Но он обладал удивительной интуицией, предчувствием того, что кроется в теле пациента под покровом кожи и мышц. Октябрьский свою интуицию ненавидел. И когда данные обследования говорили одно, а он предчувствовал другое, то становился злым, как демон. Доставалось всем: и сестрам, и врачам, и самому пациенту. А во время операции Сергей Данилович замыкался — никаких шуточек, прибауточек, болтовни — только приказы: зажми, расширь, вытри, поставь отсос, дай инструмент.