Чему ты так удивлен? У меня хороший слух, а твоего сердца я не слышу. Даже неинтересно, что ты с ним сделал. Наверняка глупость какую-то. А раз отданное сердце потеряно навсегда. Ты, кажется, уже знаешь об этом. И верно, ты странствуешь по миру в поисках нового сердца. Ты будто возвращаешься домой. Как сказал один языческий мудрец, сердце – это дом человека. И то же повторил за ним один монах из Германии, за что его чуть не сожгли на костре. Послушай моего совета: брось ведьму к чертовой матери, пока не поздно.

Есть такая история о страннике, который возвращался домой с войны, но, встретив на своем пути ведьму, пробыл на ее острове много лет. Такая уж им роль отведена – отвлекать от цели, чтобы человек оставался на месте и думал, будто так и должно быть, будто это настоящая жизнь. Может, ты еще найдешь свое сердце, но, отказавшись от поиска, ты засохнешь, и останется от тебя только оболочка, а изнутри выжрут тебя черви и плесень. Думаешь, что ведьма захочет тебя такого, старого и пустого? Она уйдет, когда в тебе уже ничего не останется, только ее и видели.

Э, погоди, а куда ты? Куба? Куба! Мы же водку не допили…

XXX. О пользе, приносимой трудом

Сказывают, что отшельница Слава могла выглядеть очень молодо, если хотела. Одни утверждали, будто помогают ей в этом наведенные чары, а другие говорили о ваксе для ресниц, кирпичной краске для губ и осветляющем волосы отваре из ромашки, мыльного корня и зверобоя.

Когда же пьяный Якуб ввалился в ее хату и пересказал с пятого на десятое то, что перед этим услышал от Черныша и Плохого Человека, Слава сгорбилась над столом, сплела руки и в этой позе выглядела просто старухой.

Эти руки Якуб долго рассматривал, потому что отшельница долго молчала. Это были натруженные и сильные руки, с синими бугорками вен, почти мужские; красивые. Ничто так не выдает возраст, как руки.

– Говоришь, что под моей крышей черти совокупляются с одурманенными травкой бабами? – заговорила она наконец, и каждая нота ее голоса скрежетала, как звенья ржавой цепи. – Что я буду держать тебя дома, пока ты не состаришься, и тогда я тебя брошу? И что я краду молоко, чтобы кормить им змей, верно?

Якуб принялся разглядывать лыковые лапти на своих ногах. Стыд захлестнул его и красным раком выполз на лицо. Каким дураком он казался сам себе. Должно быть, Плохой Человек сейчас потешается над Якубом, проглотившим его нелепые байки.

– А ты не подумал, зачем мне кормить этих змей молоком? Чтобы сиськи сосать, у меня ты есть. А если не ты, то найду кого-нибудь. Чего раскраснелся, как барышня? Приходишь, болтаешь всякую мерзость, а потом краснеешь. Скажите мне, какая невинность!

– Но я ведь однажды видел у тебя этих чертей!

– Каких еще, на хрен, чертей?

– Ну, как это, каких? Худой с оленьими рогами и толстый с козлиными.

– Ты видел их здесь?

– Да, когда в первый раз вернулся от отшельника… от Плохого Человека.

– Я помню. Ты тогда так напился, что тебе следовало на коленях умолять меня впустить тебя в хату. А я, дура, мало того, что впустила, так еще и дала. Думаешь, это приятно, пьяному мужику давать? Даже такому смазливому, как ты.

– Я не раз напивался, но чертей прежде никогда не видывал, – хмыкнул Якуб.

– А ты хоть знаешь, на чем Плохой Человек свой самогон гонит? В деревне говорят, что на дурман-траве, что иногда растет в поле. Иногда на полыни. А если прижмет, то и на буковых орешках. От одного, другого и третьего башку сносит, мама не горюй.

– А ты спала с ним?

– А тебе какое дело до того, с кем я спала? – спокойно ответила отшельница, и это спокойствие совершенно сбило юношу с толку. Бабы не должны так говорить об этих вещах.

– Черныш рассказывал.

– Черныш?

– Ну… что Плохой Человек – это Нелюдим из легенды, а ты королева Магура…

– Но, Куба, петухи не разговаривают. Даже такие умные и сообразительные, как Черныш.

Якуб обалдел.

– Пе… петух?

Словно в подтверждение этих слов, со двора донеслось громкое «кукареку». Шеля выглянул в окно. По плетеной изгороди гордо расхаживал распушившийся черный петух. Таких крупных и коралловых сережек и красного гребешка Якуб ни у одной птицы прежде не видел. Холодный пот выступил у него на лбу.

– Куба, что с тобой? – забеспокоилась Слава. Она присела рядом на скамью, положила руку на плечо. – Я слишком долго держу тебя здесь. Ты мало людей видишь, оттого в голове у тебя помутилось. Я тебя спасла, откормила. Нам живется хорошо, и даже люди не болтают, потому что боятся меня. Может, зря я тебя колдовству учила? Может, это слишком рано? Надо бы тебе в люди выйти, поработать, пообщаться с кем-нибудь. Только не с Плохим Человеком. Я слышала, Кудряши будут новую хату ставить. Средний сын у них на Масленицу женился, и поговаривают, что его баба уже с брюхом ходит. Мужик ты сильный, жилы крепкие. Уверена, они будут рады помощи. Иди, проспись, протрезвей.

Якуб, пошатываясь, поплелся к своему чердаку. Когда наступила ночь, а он все еще болтался между явью и сном, к нему пришла Слава. Во мраке она вновь была молода, пахла травами, как нагретый луг. Она крепко прижалась к его телу, и они ни о чем не говорили, потому что было незачем.

Отшельница оказалась права, когда говорила о работе. Наутро Якуб спустился в деревню. Спустился неохотно, потому что уже отвык от людей. Однако крестьяне приняли его помощь с радостью, хотя и не без удивления. Один только Йояким Пеклик был против и назвал юношу ведьминым хахалем. Они дали друг другу по морде, этим все и закончилось. Потом капусту с горохом на обед ели из одной миски и одной ложкой по очереди, так как Якуб забыл свою. Шеля вернулся домой усталый, довольный и без единой ненужной мысли в голове.

На следующий день он снова отправился в деревню, но никого не застал за работой. Было воскресенье, а Якуб успел забыть об этом. Слава не признавала ни воскресений, ни суббот, ни праздников, хотя, с другой стороны, не соблюдала и никаких постов. В ее доме царил вечный понедельник.

В это воскресенье часть хамов отправилась в костел в Фолуше, а часть – в церковь в Святковой, за Магурским хребтом. Якуб решил, что и ему не помешало бы зайти