доброму возу из нарезанных концов холста, ниток, кудели, зерна и муки. У изворотливых такие возы - не первые после того, как удалось им сбыть собранное и вымоленное за деньги на спопутном базаре или в сподручном кабаке.

Словом, потолкавшись в Великом посту на ярмарках и базарах, которые в это время бывают еще шумливы и многолюдны на последнее, нищеброды из-под Коврова и Судогды по последнему санному пути возвращаются в свои курные черные избы, в свою черную и темную сторону. Здесь весной и летом для них наступает благодатная и благоприятная пора для другого, не менее темного промысла. Домовитые соседи их с Егорьевой росы начинают выгонять на пастьбу по свежей траве лошадей: выгодно и удобно воровать их в эту пору. Для укрытия следов в качестве пристаней и хоронушек указывают в тех местах на заведомо надежные притоны в селе Мошок, и в Ильинском погосте, и в самом городе Коврове.

Калуны Саранского уезда Пензенской губернии, для пущего успеха в деле и в отличие от судогодских, выезжают на промысел в год по три раза. Первый их выезд - в ту же богатую и сытую пору осеннего времени, после Успеньева дня или Рождества Богородицы, смотря по погоде. Ездят же они до Михайлова дня, так как выезжают «калить» в это время на телегах и стараются застать народ у гумна и амбара, когда он особенно бывает щедр на подаяние. Иные задерживаются дома кое-какими занятиями (голицынские, например, бьют масло), кончат их - и на промысел. Второй выезд - по первому санному пути, около Николина дня на все Святки, сытые и богатые в тех черноземных местах, а возврат домой - на широкую Масленицу с упромышленной пшеничной и гречишной мукой и с вымоленным топленым коровьим маслом. Со второй недели поста - третий выезд. Так черноземный мужик целый год не тощает, и хоть слегка ежится и огрызается, но подает и отсыпает до самого Семика - до времени нового посева. В это время и в страдную пору уж никого из калунов не видать, разве промелькнет один какой-нибудь запоздалый воз далеко промышлявшего, например в Петербурге, а то, пожалуй, в Грузии и в Бессарабии (некоторые заходят, говорят, даже в Персию).

После первой уборки хлеба (временем немного пораньше судогодских) пензенские калуны опять выбираются по заветному примеру отцов и дедов на легкие и выгодные заработки. Выезды эти так описывает самовидец и свидетель этих проделок (тамошний священник отец Василий Тифлисов): «Хлеб убран, и вот кибитки рогожные, холщовые и иногда трудноопределимой материи опять появились и потянулись вдоль сел, одна за другою, набитые по двое и больше здоровенных седоков, с прибавкой разных возрастов мальчишек. И наши крестьяне-труженики с сего времени положительно попрошайками нищими атакованы. По мере приближения зимы число нищих растет и растет и наконец к празднику Рождества Христова и последующим за ним достигает, кажется, своего апогея. В это время, куда ни взглянете по селу, везде видите снующих из двора во двор с сумами, способными вмещать в себе у взрослых обыкновенно пуда по два и больше. Попадаются и такие субъекты, кои вооружены не одной - двумя, тремя и даже четырьмя сумами, и, таким образом, ими прикрыты все четыре стороны фигуры человеческой. Подобные проказники всегда имеют готовый ответ:

„Всякое даяние, кормилец мой, - благо: ничем, значит, не брезгуем“».

Так как пензенским калунам, в противоположность судогодским нищебродам, достаются на очистку самые плодородные страны, то и даяния слишком обильны, и не приходится ими брезговать просто по одному тому, что на всякую подачку существуют хорошие базарные цены. Обвешанные заплатами, кибитки не один раз нагружаются доверху мешками со ржаной мукой; обвешанные лохмотьями, ездоки при них, не отходя еще сотни верст от родимых гнезд, успевают собрать в зимний день не меньше пуда (плохие) или двух и трех (проворные). А так как и здесь, в степях, как и в лесах, каждый нищенский воз нагребают трое и четверо, то от такой тароватости воз в одну неделю вырастает в большой тридцатипудовый, под силу только такой же степной кормленой лошади.

В Пензе на базаре эти возы по установившимся ценам обмениваются на чистые ходячие деньги. Эти, в свою очередь, размениваются на плясовые, бешеные капли зелена вина за любой захватанной дверью, которых не один десяток соблазнительно посматривает на городскую нижнюю хлебную площадь. А так как разгул этот у всех на виду и самый промысел ведется среди белого дня, то и над голицынскими и гермаковскими, как и над одоевскими, промышленниками стряслась одинаковая беда, от которой привелось уходить дальше и глубже. На Волге - попросторнее и посвободнее.

Туда калуны едут уже прямо и открыто торговать настоящим ходовым товаром. Везут яблоки и груши, булавки и иглы, маковые сбойни и веретена. По селу едут - продажный товар выкликивают. С желающими меняют на холст, нитки и хлеб, предпочитают иметь дело с глупыми и темными бабами. Для этого выбирают и выгадывают ту пору осеннего времени, когда сами хозяева обыкновенно выезжают из селений в дальние хутора. На этот раз отец или сам хозяин-калун поторговывает, а сыновья или работники калят. В конце августа товар распродается весь, и тогда начинают калить все, и во всю силу, и на все руки. Что они ни соберут, меняют тем же путем по встречным базарам и прямо с воза на деньги, каковых умелые и проворные привозят домой до круглой тысячи.

Немудрено, что такие ходоки и проходимцы самоуверенно могут нанимать до пяти мальчиков, до двух взрослых работников, полагая на неделю до 5, 7 и 9 руб. ассиг. на каждого человека. А так как выходят на промысел и бабы, то и для них не составляет риска наем охотниц своего же пола из всегда готового и повсюду имеющегося к услугам праздного сословия старых девиц-богомолок, к одному возу от 2 и до 5. Отличные хозяева теперь сами уже не калечат, а, набирая калек или уродов, лишь руководят ими и зорко наблюдают. Говорят, что иные калуны при недостатке калек уродуют собственных детей и с доморощенными чудовищами выходят на промысел.

Впрочем, смышленому и смелому человеку мудрено ли притвориться уродом?

Завязал правую здоровую руку за спину под платье, опустил рукав болтаться и виснуть - вот и безрукий. Кто из подающих станет подробно досматривать?

Или, подобрав любое колено на деревянную колодку, подложил на нее что-нибудь мягонькое, привязал покрепче - вот и безногий.

Или вывернул руку вверх ладонью, заплел палец за палец, выставил на морозе, покраснело