кому по векселю платить приходит срок, а денег у него нет, то чтобы в яму не засадили. Такие благочестивые отсылают гречневую крупу, пшено, муку, пекут крупитчатые булки, баранки и складывают их в мешки. Надежный человек, укутавшись так, чтобы лица нельзя распознать, едет ночью и тихим стуком в окно вызывает на улицу и передает: «Прими, значит, и помолись». Станут из мешков выбирать и вытряхивать, всегда деньги высыплются, восковые свечи вывалятся.

На этом же обычае в Шадринском уезде (Пермск. губ.), куда также давно забрался раскол со всеми разнообразными своими толками до самого последнего, выродился даже особый род нищих в поразительную отмену от всех существующих. В точинском приходе живут такие, которые за милостыней никуда сами не ходят, а, напротив, к ним приносят подаяния прямо на дом.

На этом и оканчиваются все ничтожные различия одинакового и столь оригинального промысла, несмотря на то что географически промысловые местности значительно удалены друг от друга. Экономические причины всех их сблизили и объединили.

На оповещенном сейчас - вопрос не кончается, и картину дорисовать невозможно. В разных местах выясняются новые причины, порождаются новые поводы к появлению нищенства, которое так легко и просто принимает вид и форму промысла. Сюда отнесем появление нищих в больших группах там, где их до сих пор не было видно, и из немногих оставшихся чистыми и свободными мест приходится указать только некоторые, где известная обеспеченность позволяет считать ремесло нищего обидным и где нищенству под фирмою промышленного занятия не дают пока места.

Известны еще до сих пор казачьи земли и тесные группы раскольничьих поселений, где голодная нищета утоляется взаимопомощью и объявившиеся нищие намеренно и тщательно припрятываются перед самым выходом на вольный свет и на глаза свидетелей и наблюдателей. К числу таких счастливых стран увереннее всего мы готовы отнести из виденных нами и проверенных Землю Уральского казачьего войска, о которой не говорим теперь потому лишь, что вопрос этот не в задаче и не в плане настоящих рассказов. Впереди перед нами еще очень длинный путь по бесконечной и разнообразной бродячей Руси.

Вот, не отходя от нищей братии, перед нами другой своеобразный и самостоятельный вид ее - калики перехожие или слепцы-старцы.

Глава III

Калики перехожие

... Когда перед тобой

Во мгле сокрылся мир земной,

Мгновенно твой проснулся гений,

На все минувшее воззрел

И в хоре светлых привидений

Он песни дивные запел.

Пушкин

Всякая слепая себя смекает.

Пословица

I

Наступала весна. Торопливые ручейки, сдерживаясь в кропотливой и настойчивой суете своей только лишь ночным холодком и утренниками, за день и на глазах совершали видимые чудеса. Быстро превращались белые, как лебяжий пух, снеговые поляны в синевато-мертвенные. Подточенный и подмытый, снег оседал, превращаясь в пену на тех местах, где, весело резвясь на веселом солнечном пригреве, шаловливые потоки сбегались вместе и становились еще говорливее и торопились по обнаженным покатостям на крутые берега широкой реки.

Под речной лед давно уже и неустанно днем спрыгивают по крутоярам эти докучливые резвуны, успевающие соединяться в сердитые ручьи. От их усилий береговые припаи успели уже оторваться от закреп и обнажить живую воду. Лед также мертвенно засинел и потрескался.

Как ни хлопотали по ночам свежие холода приковывать к береговым зацепам отстававший лед, малая, но дружная сила брала свое. Ледяной покров двинулся с места. По трещинам обнажились полосы черневшей воды. Грязная, старая зимняя дорога, утыканная вехами и лежавшая всю зиму кривулями, совсем выпрямилась и легла вдоль русла. Проруби также переменили место и стали едва приметны.

Река, как говорят, задумалась и приготовилась к неизбежному перевороту.

Тихо зашевелилось все ледяное поле и сперва, как полусонное, стало лениво подвигаться на береговые завороты, огибало мысы и наталкивалось надломанными боками на камни и скалы. Поверхность реки очень скоро приняла оживленный, веселый и игривый вид. Льдины поскрипывали, слегка покачивались, и поталкивались ребрами, и плыли врассыпную: мелкие и задние нагоняли большие и передние и либо лезли на них и становились ребром, либо подбирались снизу и надламывали те из них, которые тяжело шли и сильно изныли на припеке весеннего солнца.

Обрадовалось теплому дню и пленилось веселой картиной ледохода все население небольшого, но старинного городка и собралось смотреть на родную реку, от мала до велика. На берегу ее все налицо: с черемуховыми и камышовыми палками степенные граждане молчаливо сидели на завалинках у домов и на скамейках набережной. Менее пожилые разместились на накатах сосновых бревен. Малые ребята все у воды, где уже успели намокнуть и продрогнуть. Зажившая река увлекла всех своим веселым видом и только раз в году повторяющейся картиной, которая навевает столь приятное и спокойное раздумье.

Только когда передняя масса шевелившегося льда вновь забелела и ближние льдины начали набегать одна на другую, а число коловоротов стало увеличиваться - пришло в движение и засуетилось все, что было на берегу. Молодежь побежала вдоль по реке, поднялись с места старые и степенные люди - от сильного напора набегавших волн на крутом повороте реки произошел затор.

Лед остановился, и, по-видимому, на долгое время.

Гулко зазвонил соборный колокол ко всенощной. Можно бы уже расходиться по домам или в церковь: завтра большой праздник. Или еще поглядеть на реку?

С противоположного берега на лед спрыгнули две живые человеческие фигуры и побрели одна за другой.

Нельзя теперь не остаться на берегу, чтобы с замиранием сердца не посмотреть на то, как люди эти начнут доходить до середины реки, чтобы на все голоса закричать им требование возвратиться туда, откуда сошли и где между старыми амбарушками и сараями сиротливо чернеет едва живая сторожка перевозчиков, теперь пустая, но казавшаяся на этот раз такой приветливой и гостеприимной. В крике с городского берега помянули и ее, и амбарушки, и всякого лысого беса, и всех родителей.

Путники не внимали советам и застращиваньям, но поторапливались, особенно передний, который смело и уверенно шел вперед, перепрыгивая через стоявшие ребром льдины. Только раз остановил он шаги, чтобы поднять заднего, который запнулся за стамуху, упал и закричал недаровым матом. На берегу, в виду этого казуса, даже ахнули тем могучим вздохом богатырской груди, который может вылететь лишь из огромной толпы, настроенной одним чувством и одновременно пораженной внезапным ужасом.

Путники определились и отделились: передний был мальчик с длинной палкой, за которую ухватился обеими руками старик. Стало