начать беспардонно флиртовать, он — не имея таких моральных проблем — пригласил меня поужинать. Привел в роскошное место, в котором я сразу же почувствовала себя неуместным предметом декора. В большом зале под низкими люстрами, которые я видела только в фильмах, нас встретили люди в накрахмаленных белых рубашках. Даже не посмотрев, что я пришла к ним во «дворец» в поношенном черном пиджачке и джинсах, они провели нас в боковую секцию, где находились парочки, один из мужчин отодвинул для меня кресло.

Дамир элегантно устроился напротив и, посмотрев на меня, подавил смешок.

— Ты выглядишь напуганной, — потянулся он ко мне рукой.

Накрыл ладонь, погладив сверху.

— Ты, правда, ужинаешь в таких местах? — только и выдала я удивленно.

Он выдержал паузу.

И прыснул в сжатый кулак.

— Нет, если честно. Вит, здесь ужин стоит как моя месячная зарплата, но я очень хотел тебя восхитить, — произнес он, заговорщицки склонившись через стол.

Наверное, в тот момент, рассмеявшись над его шуткой и по достоинству оценив честность Дамира, я и влюбилась в него.

— Мы можем уйти отсюда, — предложила я.

Он сузил глаза.

— Уличную пиццу любишь?

— Обожаю! — громко объявила я.

Окончательно я отдала Дамиру сердце в тот самый вечер, когда он, схватив меня за руку, поволок к выходу, даже не обращая внимание на снобов, которые смотрели на нас, как на сумасшедших.

До этого момента я считала, что повстречала одного из них. Снобов. Но Дамир был другим, он был бунтарем — однако я тогда не понимала, что бунтарем он мог быть лишь в те моменты, когда большое око его отца было направлено в другую сторону, на других людей.

Так и не расцепив руки, мы с ним добрались до ближайшей будки с горячими пиццами и хот-догами. Он купил мне кусочек, а сам взял пирожок с капустой.

Потом, конечно, мы сходили и в тот ресторан, и в другие — не менее шикарные. Дамир показывал, какой может быть жизнь миллионера, не забывая окунать в обычные житейские радости, за которые платить не нужно. Я привыкла, что он не считал деньги, потраченные на меня, хотя порой мне становилось неловко, что он их совсем не считал…

Но я однозначно не была готова, что Дамир завалит прихожую пакетами, коробками и свертками почти неопределенной формы, а он делал это прямо сейчас, на моих глазах. Третий раз он поднимался ко мне в квартиру, нагруженный покупками. И в этот раз он нес перед собой колясочку желтого цвета.

— Дамир! — беспомощно зову его я.

— Извини, крошка. Я должен был ее купить, — он осторожно проскальзывает мимо меня в коридор и ставит коляску. — Не удержался. У меня был… — он крутит свободной рукой у виска, — типа незакрытый гештальт. По поводу коляски.

— Какой еще гештальт?

— Ну, — он мотает головой, — когда я видел коляски, я думал о тебе.

— Ого, значит, я у тебя ассоциируюсь с колясками. Интересно.

— Милая, — вздыхает он. — Тебе нравится?

— Я… Не знаю…

Обвожу гору покупок.

— Тебе не кажется, что ты немного переборщил?

— Да ну, тут все нужное. Глянь, — и начинает показывать мне коробку за коробкой, — называется «детским развивающимся ковриком», думаю, Владе понравится. А тут у нас… — читает на боковой стороне, — интерактивные игрушки, я брал до одного года, потом посмотришь, что и как. А это «стул для кормления», детская посуда, бутылочка для кормления. Пинетки, — достает с горящими глазами из кучи два малюсеньких носочка кремового цвета с кружевом.

Дамир передает мне их, я вздыхаю и прижимаю к груди, как большое сокровище.

По моей щеке котится слеза счастья.

В последние несколько месяцев я до невозможности сентиментальна.

— Погоди… Ты плачешь…

— Это особенная разновидность слез, — объясняю я, — от счастья.

Дамир делает шаг ко мне, но натыкается на свои же коробки. Наложенная на другие покупки, на пол едва не падает развивающая доска. Он ловит ее, но романтический момент, увы, уже упущен.

— Мне еще пару раз сходить нужно…

— Моя квартира этого не выдержит, — замечаю я шутя, но вполне серьезно добавляю, — Дамир, не стоило так много…

— Я хотел. Это же ничего, да?

Он пытается сказать, что это его искреннее желание. И я верю, в конце концов этот человек уже хотел построить детскую площадку, когда ребенка и в проекте еще не было. Я киваю и сама ступаю к нему, обходя коробки. Выпрямляю руки и обнимаю его за плечи. Дамир холодный с улицы, но пахнет божественно.

* * *

Дамир обнимает меня в ответ.

Я зарываюсь носом в его шею, вдыхаю аромат его кожи и чувствую, как по спине бегут мурашки возбуждения.

Затем Дамир начинает водить руками по моим лопаткам, задевая тысячи нервных окончаний на поверхности кожи, и я отстраняюсь лишь за тем, чтобы не поддаться искушению окончательно. В замешательства, Дамир оставляет руку у меня на плече, не требует большего.

— Я хотел спросить, крошка, — он натянуто улыбается. — Что между нами сейчас происходит? На каком мы этапе?

— На том этапе, когда я все еще злюсь на тебя, хотя… Хотя и по-прежнему люблю.

Вижу, как его улыбка лишается напряжения, ему польстило, что я призналась. Почему бы и нет? Он отец моего ребенка и он, судя по всему, постепенно отвоевывает свое место в моей жизни. Тем не менее, я повторяю первую часть предложения, она важнее!

— Я злюсь на тебя, Дамир, потому что если бы ты признался мне, ничего бы не произошло, понимаешь? — он убирает руку, но я перехватываю ее, сжимаю ладонь своими пальцами, призывая его услышать меня. — Я не могу перестать думать, что эта каша, которую ты заварил… Она стоила нам стольких нервов, времени, стольких слез. Я могла потерять мою девочку.

— Я понимаю. И мне очень жаль.

— Извинений мне недостаточно, Дамир, — перебиваю его. — Если мы попробуем снова, ты должен пообещать мне быть откровенным, не скрывать от меня ничего.

— Да, конечно!

Слова настолько легко срываются с его языка, что в это сложно поверить.

Дамир, возможно, сам не осознает, что именно путь утаивания он использовал всю свою сознательную жизнь. Он не сказал брату, что не убежит с ним из дома, не сказал мне, что отец давил на него, и в итоге едва не потерял двух своих самых близких людей. От таких привычек бывает слишком сложно отказаться в один момент.

— Мне кажется, ты меня не понимаешь.

Дамир вертит головой.

— Нет, нет, детка… Я же тоже думал о нас. И я понимаю, как накосячил.

— Стой, — отстраняюсь я. — Ты должен услышать меня. В жизни всякое