То есть это такой намек, что мне не мешало бы быть поблизости? Уже завтра. Уже завтра, твою же мать!

– Окей. Тогда, наверное, мне надо поспешить. Ну, знаешь, собрать вещи и все такое.

Чтобы хоть как-то сохранить лицо, я притворяюсь, будто это мое решение.

– Конечно. Так ты заедешь за мной в больницу?

Отказать я не могу, это понятно. Но я признателен Дине за то, что она, по крайней мере, делает вид, словно у меня есть альтернатива.

– Да, – откашливаюсь. – Конечно.

– Отлично. Тогда до завтра, Фед.

Я отключаюсь. Лица что-то едва ощутимо касается. Я задираю голову. В свете фонарей танцуют белые мохнатые снежинки. Снег в этом году припозднился.

– Ребят, слезайте. У нас дома полным-полно дел.

– А каких? – прыгает на одной ноге Ник.

– Я разве вам не сказал? Мы на время переезжаем.

– Это как? – от удивления рот Никиты округляется.

– Ну, я подумал, что раз вам так нравится веревочный парк у Дины, можно пожить у нее…

– Серьезно? – Данил неверяще хлопает глазами.

– Ты не шутишь?! Мы будем жить у Дины? Й-у-уху!

Ни на грамм не разделяя их радости, я открываю дверь в подъезд и замечаю устало:

– Только сразу предупреждаю – не баловаться. Не то нас с вами быстренько вытурят.

– Не будем! – клянутся в один голос мальчишки. – А вообще Дина не такая, – добавляет Данил. Я, гремя ключами, открываю входную дверь.

– Не какая?

– Ну... Не такая вредная, как все девчонки.

– Ясно.

Мы раздеваемся, разуваемся. Вешаем куртки в шкаф. Я тянусь к антресоли, где хранится чемодан, с которым я ушел от родителей, когда те выдвинули мне свой ультиматум. С тех пор я им ни разу не пользовался.

– А Дина – это твоя подружка, да?

– Нет! – резко замечаю я. – В смысле… Она просто друг. Ничего такого. Ясно?

Пацаны, удивленные моей реакцией, кивают. И я считаю нужным им объяснить:

– Я люблю вашу маму, сечете?

– Но мамы больше нет, – ровно замечает Никита, прежде чем переключается на брата, и убегает вместе с ним в комнату, как если бы ничего такого не произошло. А я стою, задыхаясь, как выброшенная на берег рыба, и еще очень долго не могу заставить себя сойти с места.

Вещей у нас немного. В моем шкафу так вообще по большей части Лизина одежда, которую я так и не смог убрать. Подарить кому-нибудь или выкинуть. Веду пальцами по юбкам и свитерам, брючкам и платьям. Растираю глаза и, чтобы вконец не раскиснуть, принимаюсь разбирать документы. Выбрасываю откуда-то взявшиеся здесь столетние чеки, счета на оплату коммуналки и прочий мусор, который скапливается в доме будто сам по себе. Особняком от всего лежит розовая пластиковая папка. Я ни разу в нее не заглядывал, хотя и знаю, что в ней хранятся откопированные материалы уголовного дела. Пусть это делает меня слабаком, но я так и не нашел в себе силы сходить в суд, где мурыжили непосредственного виновника аварии… Более того, я даже не отслеживал, получил ли он срок. Как я уже говорил, в случившемся с Лизой несчастье себя я винил едва ли не больше, чем того пьяного мудака, протаранившего такси, в котором она ехала на работу. Не задержи я ее, она бы успела на свой автобус, и никакое такси ей бы попросту не пришлось брать.

Хватаю папку и не глядя засовываю ту в сумку. Может, когда-нибудь мне хватит мужества заглянуть внутрь.

ГЛАВА 22

Дина

– Кто, прости, тебя встретит?

– Фед, – повторяю я равнодушно. – Мы решили съехаться.

– В смысле? Нет, ты серьезно вообще?

– А что? Разве не ты мне говорила, что он красавчик?

Авдеева комично шевелит губами, видно, не придумав, что мне возразить. Я утыкаюсь в распахнутую сумку – ничего ли не забыла?

– Вот и замути с ним, но зачем сразу тащить в дом этого малолетку?

Хороший вопрос. Мне хочется верить, что все дело в доконавшем меня одиночестве. Грех игнорировать настолько шикарный способ с ним завязать. Но в глубине души я понимаю, что это лишь отговорки. Все гораздо сложнее. И вполне возможно, трагичнее.

Кошусь на часы, поворачиваюсь к окну, чтобы не показать Светке своего беспокойства. Фед запаздывает, а у меня ведь нет никакой уверенности в том, что он вообще придет. Блуждающий взгляд выхватывает лоскут неба в просвете многоэтажек и соскальзывает вниз, где посреди запорошенного снегом больничного двора стоит припаркованным знакомый Лексус. Сердце ошпаривает кипятком…

«Твоя взяла… Я готов стать твоей комнатной собачкой, если ты мне поможешь».

Глупый! Глупый, он, кажется, действительно не понимал, что от него не требовалось никаких жертв. Что я бы в жизни не унизилась до того, чтобы предложить ему что-то подобное. И уж, конечно, не унизила бы его. Я бы помогла ему, просто озвучь он мне свою просьбу, но… Фед решил по-другому. Понятно, что обо мне подумав. Непонятно, чем думала я, когда вцепилась в это унизительное, вызванное безысходностью и отчаяниям предложение. Где была моя женская гордость? Почему я не подумала о том, во что это все выльется по итогу? И какую боль причинит мне… потом? Мысли об этом приходят чуть позже, ночью. Вгрызаются в меня сорвавшимися с цепи псами, заставляя сожалеть о своем согласии. Я даже беру в руки телефон, чтобы позвонить Федору. Понимая при этом, что стоит мне сказать ему: «Федь, я все решила, как договаривались, но, знаешь, взамен мне от тебя ничего не надо», моя жизнь вернется на круги своя, охватившее меня безумие схлынет, утащив вместе с собой мечты «а вдруг у нас все же получится?», и мне ничего не останется… Ко мне вернется прежняя жизнь. В которой нет ничего кроме одиночества, где все понятно и правильно, где ничего не изменится ни через день, ни через год. В которой, да, нет боли, но и особого счастья нет. Просто потому что одному не бывать без другого.

– Привет, – раздается за спиной его глубокий бархатный голос. – Смотрю, ты уже собралась.

– Угу.

– Прости, я задержался, наверное. Решил сразу погрузить вещи, чтоб за ними не пришлось возвращаться,