Лиса Орстрём сидела, боясь пошевелиться: «Только бы не дернуться, только бы ничего не сказать!»

– Не замужем, детей нет. Однако у тебя на посту я нашел вот это.

Он держал в руках две фотографии. На одной было лето. Шестилетний мальчик лежал рядом с сестренкой на мостках. Светило солнце, ребятишки уже порозовели от загара.

На другой они же стояли перед рождественской елкой в ворохе лент и подарочной бумаги. На по-зимнему бледных мордашках – ожидание чуда.

Она закрыла глаза.

И увидела Сану и Йонатана. Единственное, что у нее было. Она гордилась ими. Больше, чем родная мать. Иногда они жили у нее дольше, чем у Ульвы. Скоро они вырастут. В этом адском мире. Нет, их никогда не постигнет несчастье. Ничто и никогда не причинит им зла. Никогда они не испытают сводящий с ума страх, который она чувствовала сейчас, в эту самую минуту.

Она закрыла глаза и решила не открывать их, пока все не кончится.

Чего не видишь – того нет.

– Эй!

– Да?

– Как ты?

– Не знаю.

Эверт Гренс по-прежнему ничего не чувствовал. И ничего не понимал. Она дала им тридцать минут. Почему не двадцать? Или десять? Или вообще одну минуту? Какая к черту разница, когда все равно нет выбора?

– Эверт!

– Да.

Бенгт Нордвалль вцепился в борт носилок, ему тяжело было говорить и даже просто держаться на ногах. «Почему я спрашиваю? – лихорадочно размышлял он. – Зачем настаиваю? Я говорю то, чего не хочу говорить, и должен поэтому делать то, чего не хочу делать. Не хочу всего этого дерьма. Ни проломленной двери, ни следов кнута на ее спине. И только не «Стена Балтика».

– Я знаю, что должен, Эверт. У нас нет выбора.

Эверт Гренс знал, что это правда.

Он знал, что это неправда.

Минуты шли. Всегда есть выход. Из любого положения. Но не из этого. Иногда просто нечем крыть.

Гренсу захотелось уйти. Но все, что он мог, – это стоять там и пытаться что-нибудь придумать.

Он успел еще раз созвониться с Огестамом насчет Ланга и теперь озирался по сторонам. Он искал Йона Эдвардсона, но тот в соседней комнате докладывал обстановку своему начальству. Гренс искал также Свена Сундквиста, но он все еще сидел в коридоре цокольного этажа в ожидании, не распахнется ли снова дверь морга.

Они были так нужны ему сейчас. Хендерссон – умная баба, но он не знал ее так, как их. А Бенгт… О нем как раз и шла речь. И именно поэтому с ним Гренс обсуждать этого не мог.

– Она хочет, чтоб ты пошел туда. Она меняет всех оставшихся на тебя одного.

Эверт стоял перед своим другом и напарником:

– Ты слышишь? Ты что-нибудь понимаешь? Потому что я сам не понимаю ни хрена!

Бенгт Нордвалль так и стоял с наушниками на шее. Разговор с ней давно закончился, но про себя он снова и снова повторял свои и ее реплики.

Он-то понимал. Но он ни за что не должен этого показывать.

– Я тоже не понимаю. Но если ты так хочешь, я пойду.

Эверт повернулся к телефону, который был единственной нитью, связывающей их с моргом. Подошел к нему, снял трубку и прислушался к монотонным гудкам. И вдруг закричал: о теле, которое лежало на полу, о людях со связанными руками, о часах, которые висели на стене и предательски тикали. Времени на размышления оставалось все меньше и меньше.

Краска с его лица не сошла и тогда, когда он положил трубку и сделал несколько кругов по комнате.

– Служебная ошибка. Если я отпущу тебя туда. Ты же знаешь.

– Знаю.

– И?

Бенгт Нордвалль медлил. «Я не могу, – думал он, – не могу, не могу, не могу».

– Тебе решать, Эверт.

Гренс продолжал вышагивать по комнате.

– Херманссон!

Он взглянул на нее.

– Что вы думаете?

Она посмотрела на часы. Оставалось три минуты.

– Идти на штурм нельзя, мы и так зачистили полбольницы, потому что знали, что у нее взрывчатка. Один раз она уже ее использовала и грозится использовать снова. Уговорить ее невозможно – Бенгт попытался, но напрасно. Видимо, она все давно решила. И времени придумать что-то другое у нас нет.

Снова взглянула на часы и продолжала:

– Она выбрала закрытое помещение, отлично подходящее для ее плана. Пока дверь закрыта, а пистолет направлен на заложников, войти мы не можем. Служебная ошибка? Да, послать туда Нордвалля будет грубой служебной ошибкой. Но у нас нет выбора. Мы по крайней мере меняем полицейского на заложников. Три человека уцелеют.

Видя, что осталось всего три минуты, Эверт Гренс в последний раз обошел комнату. Он слышал, что сказала Херманссон, и пожалел, что не задал ей этот вопрос раньше. Надо будет с ней потом поговорить. Он коротко взглянул на Бенгта, который все еще не снял наушники. В саду возле аккуратного домика его ждут двое детишек и красивая женщина…

Ожила рация.

Голос Свена Сундквиста:

– Она только что снова выстрелила. Никаких сомнений. Это выстрел. Стреляли в морге.

Бенгт Нордвалль слушал, но на большее у него сейчас не было сил. Он снял с себя наушники. То, от чего разрывалось его сердце, не прошло, а только усилилось. Эверт сделал шаг вперед, сорвал с себя наушники и закричал в них:

– Черт возьми! У нас оставалось еще две минуты!

В рации затрещало – видимо, Сундквист пошевелился.

– Эверт!

– Прием.

– Дверь морга открылась. Один из заложников в коридоре, тащит за руку человека. Мы потеряли еще одного, Эверт. Отсюда плохо видно, но тот, что на полу… мертв.

Бенгт Нордвалль стоял посреди одного из темных коридоров цокольного этажа, того самого, что был дальше всего от лифтов и заканчивался у двери в морг. Ему было зябко: хоть сейчас середина лета, пол холоднющий, и стоять на нем босыми ногами неприятно. Кондиционеры старались вовсю, обдували кожу. Он был совершенно раздет, в одних трусах. У рта – микрофончик, в ухе – наушник.

Он понимал, что ждет его в морге. Он знал, почему он тут оказался, и отдавал себе отчет, что там, внутри, речь пойдет о жизни и смерти. О его жизни и смерти. О жизни и смерти других. Но мишенью был он сам. И он же нес ответственность за тех, кто сейчас находился в смертельной опасности.

Бенгт Нордвалль обернулся, чтобы убедиться, что трое вооруженных спецназовцев стоят у него за спиной.

– Эверт, прием.

Он говорил приглушенным голосом, страстно желая, чтобы связь со штабом длилась как можно дольше.

– Слышу тебя. Прием.

Зацепиться было не за что.