По пути в раздевалку какой-то англичанин, думаю, Ходж, попросил меня поменяться футболками. Я согласился, и мы поменялись. Потом должны были прийти еще другие игроки и сделать то же самое, и кто-то даже отправил им несколько моих. Поэтому я и говорю, что между нами и англичанами о войне не было и речи.

Как сейчас помню его выпученные глаза, белые зубы и хохот: «Все поздравляют его, но пас-то сделал я! Я ему дал мяч!»

На допинговом контроле могли быть неприятные моменты, но ничего не случилось. Мы вышли, напевая песни с Негро Энрике и Тата Брауном, и встретили трех англичан. Я хорошо помню Бутчера, потому что он был самым разгоряченным из всех и это он ударил меня по лодыжке во втором тайме. Сначала он изобразил гол, ударив себе пальцем по голове, потом поднял кулак, спрашивая меня, кулаком ли я ударил по мячу. «Головой, старик, головой», – ответил я, запуская руку себе в волосы. На этом мы и остановились. Хоть я и знаю, что Бутчер говорил и до сих пор говорит то же, что и Шилтон. Я думаю, это был единственный неприятный момент. Потому что с остальными, кого я встретил, все шло прекрасно, и никто не сказал мне ни слова.

Когда мы вернулись в раздевалку и к нам пришли поздороваться и поздравить, Негро Энрике впервые сказал фразу, которая осталась в истории, наравне с моей «рукой Бога». Как сейчас помню его выпученные глаза, белые зубы и хохот: «Все поздравляют его, но пас-то сделал я! Я ему дал мяч!» Красавчик Негро! Во всех смыслах. Как игрок, но особенно как человек.

И также я помню, как в раздевалке после игры меня целовали. Целовали с любовью, правда. В тот момент я почувствовал себя лучшим футболистом в мире. Вальдано сказал мне:

– Диего, после случившегося сегодня ни у кого нет сомнений, что ты – не лучший игрок Кубка, а лучший игрок в мире.

Это должно было произойти. После таких двух голов я чувствовал, что Платини, Зико и Румменигге остались далеко позади.

Мы пошли в душ, и я продолжил говорить об игре с Бурручагой и Вальдано. Что когда я столкнулся с Ридом, я увидел, что рядом со мной бежали две голубые майки. Одна Бурручага и другая Вальдано. Я объяснял Вальдано: «Но ты бежал немного впереди, и в отличие от Бурру ты просил передать мяч. То есть, получается, ты отвлекал меня?»

Тут Вальдано выключил сначала свой душ, а затем и мой, я стоял весь намыленный, когда он посмотрел на меня раздраженным взглядом и сказал:

– Прекрати, прекрати, прекрати.

– Что с тобой, сумасшедший? Да, да, ты отвлекал меня, и я тебе благодарен. Если бы ты не оказался там, Фенвик не задумывался бы бежать за тобой или остаться при мне и атаковать мяч, понимаешь? Фенвик мог бы тебя обмануть, поэтому я всегда держал мяч наготове, чтобы он сомневался, собираюсь ли я дать тебе пас или продолжить один. Поэтому он не мог меня остановить, понимаешь Хорхе?

В тот момент Хорхе утратил свою вежливость и серьезность. Он крикнул: «Иди к черту! Мне надоело, я не буду больше мыться. Ты издеваешься надо мной. Не может быть, чтобы ты все это предвидел, не может быть!»

А я вам говорю, я клянусь, что видел. И клянусь, что это мне помогло: если б не Хорхе, Фенвик оказался бы со мной один на один и сфолил бы далеко от моей зоны. И тогда я бы сделал пас Вальдано, и мы бы оба тянулись руками за мячом с Шилтоном.

Я забивал красивые голы, как в «Депортиво Перейра» в Колумбии или в ходе дружеского матча с «Архентинос». Гол, о котором все говорят и который мало кто видел. Я забивал лучшие голы, например, с «Луковичками», но там на меня смотрели только мои старики и Францис. Никто больше. Но, конечно, то, что было не сравнить с этим голом. Нет, нет, я никогда и не мечтал о таком. Не мог и представить.

Этот гол был помечен огнем.

Месси, Тевес, Рикельме – каждый из них мог бы забить по десять голов. Лучше, чем мой. Но мы играли против англичан после войны, которая все еще была в памяти и на которой аргентинские мальчики семнадцати лет сражались в кроссовках Flecha. Они стреляли из оружия малого калибра в англичан, просто отсчитывавших, скольких они убьют, а скольких оставят жить… И это не сравнимо ни с чем. Отцы рассказывали о войне сыновьям, а сыновья – своим детям. Прошло уже тридцать лет, тридцать лет. И все об этом помнят.

Если бы я был одним из них, одним из Вилья Фиорито, я бы сказал: «Как бы мне хотелось забить гол рукой Англии и тот супергол».

Так что, конечно, сейчас дети играют в PlayStation, а я знать ничего не хочу о PlayStation, мне это не подходит, потому что PlayStation делает из тебя слабенького игрока, а не настоящего. Однако по-прежнему встречаются десятилетние дети, набивающие себе татуировки с именем «Марадона». И подобное безумие можно объяснить только голом. Или двумя.

Голом англичанам.

Пересматривая игру с Англией сейчас, после стольких лет, я думаю, что решающий момент наступил, когда судья дотронулся до свистка и сказал, что игра окончена. Что матч завершен, и Аргентина выиграла у Англии 2:1. Игра закончена и навсегда остается в истории, я забил два гола, и мне хочется звонить в Буэнос-Айрес, как хотелось тогда, и всех обнять.

Не помню, когда я впервые посмотрел эти голы со своими дочками, не помню. Я только знаю, что они, Дальма и Джаннина и Яна тоже, которую, к сожалению, я узнал позже, только к 18 годам, гордятся мной, гордятся моими голами, моей карьерой, и это делает меня очень счастливым. Равно как и когда они впервые сказали: «Папа, когда ты снова будешь играть, как в этих видео?»

Меня спрашивают про гол Месси в ворота «Хетафе», но… Умоляю вас! Нет, нет, нет, прекратите, прекратите, я забил гол намного лучше «Депортиво Риеста». Не будем валять дурака и сравнивать, поскольку это не дает покоя Месси и раздражает меня. «Месси забил такой же гол, бла-бла-бла». Не дурачьте меня, прошу, не трогайте нас.

Месси может быть лучше меня, почему бы и нет. Но я забил два гола Англии, в которых нуждались погибшие на Фолклендских островах мальчики, семьи сложивших свою голову солдат. Я