чужбине прах отчизны

С дорожных отряхнуть одежд.

Умолкни сердца ропот сонный,

Привычки давней слабый глас,

Прости, предел неблагосклонный,

Где свет узрел я в первый раз!

Простите, сумрачные сени,

Где дни мои текли в тиши,

Исполнены страстей и лени

И снов задумчивой души.

Мой брат, в опасный день разлуки

Все думы сердца – о тебе.

В последний раз пожмем мы руки

И покоримся злой судьбе.

Благослови побег поэта,

Отлет из отчего гнезда.

Прощай на долгие года.

Брат! Где-нибудь в волненьи света

Мой глас воспомни иногда

Умолкнет он под небом дальним,

Где все сияет как во сне,

Один изгнанником печальным

Угаснет в чуждой стороне.

К моей могиле безымянной

Потянет от родных долин

Осенний журавлиный клин.

Настанет день и час желанный —

И тризну справит славянин.

1824, 1985

ЦАРСКИЙ АРАП

Как жениться задумал царский арап,

Меж боярынь арап похаживает,

На боярышень арап поглядывает.

Что выбрал арап себе сударушку,

Черный ворон белую лебедушку.

А как он арап чернешенек,

А она-то душа белешенька.

Он глядит на нее, будто бес какой:

Зубы яркие, очи черные.

Обмерла, сомлела девица,

Так без памяти и падает.

Набежали мамушки, нянюшки,

Подхватили под руки белые,

Утешать ее стали жалеючи:

«Ты не плачь, Дуняша, пройдет горе наше!

То не жив человек – чудо дивное,

Из заморских краев привезенное.

Осени его крестным знаменьем,

Все пойдет оно адским пламенем,

В черны уголья рассыплется.

Дунь да плюнь, разотри!

Едет сватать арапа сват, сват, сват,

Да не свой брат – не пошлешь в обрат.

Подкатил к крыльцу, в дом бегом вошел.

А уж там все дрожит, все встречать бежит.

И выносит ему дочь боярина

По обычаю чарку анисовой.

Выпил, крякнул гость, лишь усы обтер.

Крепко в губы целует, в глаза глядит.

«Заневестилась моя крестница!

А коль есть товар, и купца найдем.

Есть такой под рукой – и пригож и смел,

Он в Париже был, там лягушку съел!

Он и девку обоймет и фортецию возьмет.

Не гляди, что чумаз, рода царского,

Хоть лицо бели да на трон сажай!» —

И хохочут кругом рожи пьяные.

Сам хозяин Гаврила Афанасьевич,

Будто нехотя, усмехается.

На дворе темно. Дом затих давно.

Лишь в снегу псы возятися меделянские,

Как залезь чужой, сразу в клочья рвут!

Да в людской не спят, даром свечку жгут.

Собрались гадать сенные девушки:

«Кому вынется, тому сбудется,

Тому сбудется, не минуется…»

Перед образом Вседержителя,

Пред иконою Божьей Матери

Две лампадки горя византийские,

На морозном стекле искры теплятся.

На постели сидит моя боярышня,

Уж молилась, билась отвести беду!

Расплетает косу, слезы на сердце.

Только слышит, шажки торопливые.

Подкатилась – и шасть на скамеечку,

Да ведь это карлица – наушница,

Словно кошка на колени ей прыгнула.

Говорит она: «Слезы высуши.

Дело сделано, дело слажено.

Как решил царь Петр, так тому и быть.

Жить в богатстве вам, чаша полная.

А как детки пойдут, арапчат родишь.

Ликом темные, сердцем русские

Будут честно жить да царю служить,

Отцу-матери утешение».

Только вышло все не по сказанному,

Не по сказанному, по писаному.

1824, 1985

ВЗЯТИЕ ОСМАН-ГОРОДА

Плыли челны казачьи вниз по Дону-реке,

Выплывали на Азов-море,

Там сходились с фелюгами турецкими.

Словно факелы, фелюги на воде горят.

Турки криком кричат, в воду сыплются.

А казачьи челны верткие.

На море-Азове Осман-город стоит,

Над стеной крепостной гордо высится

Куполами все, минаретами,

Изузоренный, изукрашенный.

Подступили казаки под Осман-город.

– Отдавайте, кричат, нам, поганые,

Ваших пленников – души христианские! —

Жерла пушек в ответ поворачиваются.

В новой крепости пушки палят.

Ядра с визгом в воду шлепаются.

А которое – в цель, только щепки летят,

Тонут в мутных волнах чубы казацкие.

Весь город на стены высыпал.

Шумно стало, пестро, как на ярмарке.

Даже старцы – и те насмехаются…

В новой крепости пушки молчат —

Пластунами пушкари перерезаны.

А уж тут на стену лезут, машут саблями,

Вниз по улочкам разбегаются.

Кто богатым был, сразу нищим стал.

А кто нищим был, богу жизнь отдал.

Тут и взяли казаки Осман-город,

Расходились по поганскому граду,

Разломали темную темницу [4],

Выпускали на свет полонянников,

Полонянок и малых детушек,

Словно пташек на Сорок Мучеников.

А пашу из-под подушек вытащили

Да на кол посадили, чтобы знал наперед,

Как девок и жен умыкать в полон.

1825, 1985

«Играй, прелестное дитя…»

Играй, прелестное дитя,

Летай за бабочкой летучей,

Поймай, поймай ее шутя

Над розой пышной и колючей,

Потом на волю отпустя.

Но не советую тебе

Играть с моим уснувшим змием,

Его завидуя судьбе.

Готовый стать бильярдным кием[5],

Искусным пойманный перстом,

Он просыпается, потом

Он рыщет, словно вор и каин,

В твоем кустарнике густом.

И вдруг он – полный твой хозяин.

1825, 1985

(ОПИСАНИЕ ЧЕРНОВИКА)

«П заглавное с плюмажем…»

П заглавное с плюмажем,

Флеши, бреши и редуты.

И теснясь, сбиваясь, скачут

Через поле напрямик.

Под огнем ложатся строки,

Поворачивают круто.

Весь кипит, как поле битвы,

И дымится черновик.

АННЕ Н. ВУЛЬФ[6]