— уклончиво ответил Регворт.

— Что ты имеешь в виду?! — воскликнул Спиндл.

Внезапно Бакленд предстал перед ними в новом, мрачном и страшном свете. Казалось, из всех темных углов за ними кто-то постоянно пристально наблюдает. Они почувствовали себя так, будто попали в ловушку, будто над их жизнью снова нависла угроза.

Про то, что некоторые исчезают бесследно, — отозвался Регворт.

— Их вешают за нос? — спросил Триффан.

— Есть нечто пострашнее такой казни; есть места, само пребывание в которых равносильно смерти.

— Например?

— Например, место, где обитают уборщики. Здесь его называют Слопсайдом — «Помойной Ямой».

Слово «уборщики» он произнес с таким страхом и отвращением, будто одно упоминание о них могло навлечь на него чуму.

— Послушайтесь моего совета: держитесь подальше от Помойной Ямы. Никто толком не знает, что там творится и сколько кротов гибнет там ежедневно.

— Не понимаю: ведь уборка — почтенное занятие, — проговорил Триффан. — Обычно этим занимаются молодые и не очень сильные. Они разгребают отвалы в тоннелях, наводят порядок в верхних летних ходах, а когда наступают холода и червяки уходят вглубь, открывают нижние помещения.

— В Бакленде стать уборщиком все равно что умереть.

— Почему? Чем они занимаются?

— Выносят на поверхность трупы умерших от чумы и распечатывают закрытые помещения. Дело не в том, чем они занимаются, а в том, что они при этом подцепляют.

— Тот, кого мы встретили, — его отведут в Помойную Яму?

Регворт помедлил с ответом. По его взгляду Триффан догадался, что ему хотелось бы ответить утвердительно, но, судя по всему, того несчастного крота ожидал более скорый и жестокий конец. Однако, прежде чем Регворт успел раскрыть рот, их смяла и завертела в своем водовороте толпа, скопившаяся у входа в просторное общее помещение. Стало ясно, что они оказались в самом центре Бакленда, причем как раз в тот момент, когда тут должно было произойти нечто крайне неприятное. Еще немного — и их внесло в само помещение.

Оно представляло собою нечто вроде обширной пещеры, и внезапно стало просторно: Регворт торопливо провел их за спинами толпы, устремившейся к восточной части. С одной стороны своды пещеры поддерживались светлыми корнями березы, с другой опирались на медового цвета кусок горной породы. В помещении была хорошая циркуляция воздуха, дышалось легко; свод прекрасно поглощал звуки, и, несмотря на большое скопление кротов, здесь было сравнительно тихо.

Регворт отвел их в дальний угол, откуда им было хорошо видно все происходящее. Грайков можно было сразу узнать по темному окрасу и коротким ногам. Они держались уверенно, по-хозяйски; непринужденно разговаривая, они расхаживали по двое и по трое, как будто вокруг не существовало никого, кроме них.

Триффан заметил, что прочие кроты торопливо уступают им дорогу и избегают смотреть прямо в глаза.

— Что уставился, болван?

Триффан обернулся: он увидел перед собою здоровенного грайка с угрожающе выпущенными когтями.

— Так просто... Смотрю,— пробормотал Триффан, сдержав закипавший гнев.

— Надо говорить «господин»!

Триффан взглянул на него и тут же был награжден затрещиной за непочтительность.

Услышав за спиной шорох, грайк и его приятель обернулись и обнаружили Спиндла: тот поднялся на задние лапы и принял боевую позу, готовый броситься на выручку Триффану.

— Ой как страшно! — насмешливо воскликнул охранник и одним взмахом могучей лапы сбил Спиндла с ног.

Потеряв сознание, тот повалился набок. Стоявшие вокруг громко расхохотались.

— Прошу прощения, господин, — сказал, подбегая, Регворт. — Они только что явились и еще не знают здешних правил.

— Тогда проваливайте и не суйте сюда свои рыла, пока не выучите правила, — бросил, отходя, стражник.

Порядком перепуганные случившимся, все трое стали ближе друг к другу.

— Эти грайки-охранники — самые свирепые, — прошептал Регворт.

Они обогнули все помещение и уже собирались пройти в следующий тоннель, когда Триффан уловил в той части, где свод подпирали березовые корни, какое-то движение, и вслед за этим настала напряженная тишина. Он остановился и повернулся в ту сторону, однако толпа впереди мешала ему разглядеть, что происходит.

— Пойдемте скорее отсюда! Нам пора! — заторопил Регворт, но Спиндл тоже остановился.

— Что происходит? — спросил Триффан.

— Предстоит обряд покаяния для того самого крота,— шепнул Регворт,— только мы не можем здесь больше находиться.

Но Триффан именно для того и пришел в Бакленд, чтобы узнать грайков поближе, и не собирался отказываться от своего намерения. К тому же всеобщее внимание было сейчас приковано к тем, кто появился в дальнем конце зала. Пристававшие к ним грайки прошли вперед, и на Триффана, Спиндла и Регворта никто не обращал внимания.

Триффан увидел, как перед застывшей в ожидании толпой появились две иссохшие, сурового вида старухи. Все взирали на них с почтением и страхом и замолкали при их приближении. Триффан заметил, как один из охранников, который еще недавно был столь агрессивен по отношению к ним, подобострастно припал к самой земле, когда старухи проходили мимо.

— Это и есть элдрен — Старшая, — с дрожью в голосе шепнул Регворт.

Обе кротихи уселись спиною к смутно белевшим корням березы, верхушки которых терялись во мраке под сводом, а концы уходили дальше, в глубину.

Хотя старух было две, глаза присутствовавших были обращены к одной из них — поседевшей и изборожденной морщинами. Углы ее рта были брезгливо опущены, подозрительный взгляд прищуренных глаз обдавал холодом. Ее лапы были странно искривлены, будто в детстве она перенесла какую-то болезнь, после которой их свело судорогой. От этого они напоминали крючья, а серые изогнутые когти выглядели длиннее обычного. Она постоянно припадала к земле, будто ее терзала сильная боль, и ей хотелось выместить это на других.

— Кто она? — спросил Триффан.

— Феск. Перед ней все дрожат, — отозвался Регворт. После неудачной попытки вывести их он с явной неохотой остался стоять рядом. Никто не заметил охранника, который из темного угла внимательно следил за каждым их движением. — Раньше она была в Роллрайте, но потом ее перевели сюда для подготовки системы к торжествам Летней Ночи. Значит, казней теперь не миновать.

В помещении настала полная тишина: Феск углубилась в молитву. Слов нельзя было разобрать, слышалось только неясное бормотание, завершившееся возгласом:

— Милость Слова да пребудет с нами!

— И да будет так! Да здравствует Слово! — раздались выкрики из толпы.

— Милость Слова да пребудет с нами! — повторила Феск своим леденящим душу страдальческим полушепотом.

Выкрики сразу