Она изловчилась, выхватила из сумочки пистолет и направила ствол в Леонтия.

– Анисья, что ты делаешь?

– Я не умею стрелять?! Запомни, урод, тебя сейчас судит Бог!

– Хорошо. Давай поговорим…

– И Богу угодно то, что делаю я!

Она нажала на спуск. Грохнул выстрел. Пуля влепилась Леонтию между бровей, прошла сквозь вязкий мозг и разворотила затылочную кость. Розовые брызги хлестнули по боковому стеклу.

Мать Анисья опустила пистолет в сумочку, открыла дверь, выставила каблуки на асфальт, но тут вспомнила о чем-то важном. Выхватила из держателя мобильный телефон Леонтия, вышла из машины и с силой захлопнула за собой дверь.

Она шла по парковой дорожке быстро, на ходу срывая заднюю крышку мобильного телефона и извлекая sim-карту.

– Мы зашли в тупик, – сказал Адриано. – Чем больше мы узнаем, тем больше появляется вопросов.

Они сидели за круглым столиком библиотечного кафе. Влад, помешивая сахар в чашечке кофе, смотрел через мозаичное окно на улицу. Синьора Фиорелла, изящно покачивая бедрами, подошла к серебристому «Крайслеру Вояджер». Машина пискнула, откликнувшись на команду пульта дистанционного управления. Синьора открыла переднюю дверь, стала осторожно опускаться на край сиденья, при этом ее платье так натянулось, что проявился рельеф резинки от стрингов. Научный консультант сняла туфли на шпильках, обула мягкие матерчатые тапочки и опустила ноги на педали.

– Что мы узнали? – неестественно бодрым голосом произнес Адриано, пытаясь стряхнуть с себя оцепенение. – Одна печать – будем теперь называть знак власти именно так – принадлежала святому Пантелеимону, и кому перешла после его смерти, нам неизвестно. Вторая печать была у кондотьера Коллеоне. О ее дальнейшей судьбе мы тоже ничего не знаем. Какие будут соображения?

– Надо еще раз внимательно просмотреть рукопись «наследников Христа», – предложила Мари. – Может быть, нам удастся найти какие-нибудь иные пометки профессора Сидорского. Если смотреть на свет, то можно найти следы карандаша, даже если они были стерты ластиком.

– Ну? – спросил Адриано, вскидывая тяжелую голову и вопросительно глядя на Влада. – Что скажешь?

Профессор Сидорский… Влад не мог поверить, что еще сутки не прошли, как закончился земной путь профессора… Неужели это было только вчера? Темный, дождливый вечер. Мокрый асфальт, на котором отражаются огни фонарей. И распростертое на асфальте тело… Профессор был весь соткан из тайн. Во всяком случае, Владу так казалось, когда он начал работать с Сидорским. Человек, посвятивший свою жизнь кратологии, постигал то, что для простого смертного было недоступно. Профессор мог не знать курса доллара, цен на молоко и хлеб в ближайшем магазине, мог бесконечно часто путать имена соседей по лестничной площадке. Но он доподлинно знал всю подноготную самых величайших правителей в истории человечества, он был вхож в их круг, их богоизбранность была для него совершенно прозрачной, и он, подобно судье или священнику, принимающему исповедь, анализировал, изучал, сопоставлял самые низкие пороки императоров, царей, вождей, президентов, их самые гнусные помыслы, неудержимую тяжесть их предательства и лицемерия. Иногда Владу было трудно общаться с ним. Случалось, он даже терял дар речи, когда заглядывал в глаза профессора, наполненные безумной энергетикой и хранящие в себе яд и коварство всей земной истории, словно это был террариум, наполненный исключительно опасными и подлыми тварями.

Но что бы профессор ни пропускал через себя, с какой бы человеческой мерзостью ни имел дел, он оставался безупречно чистым. Ничто не прилипало к нему, как к солнцу, сколько ни кидай в него глиной. Его нравственность была словно высечена из гранита; ни дождь, ни снег, ни палящий зной не в силах были видоизменить раз и навсегда данный контур.

Влад понял это незадолго до гибели профессора, враз освободившись от гнетущей тяжести на душе, которую носил почти полгода. Как-то он смотрел выпуск новостей, думая, впрочем, о своем, так как политикой мало интересовался. Внимание его вдруг привлекло лицо женщины, которая выступала с высокой трибуны и призывала народ к революции. Он сразу узнал ее, несмотря на то что имиджмейкеры здорово поработали над ее прической и одеждой. Эта была та самая женщина, которая поздним вечером выходила из квартиры профессора. И Влад сразу понял, с какой целью она приходила к Сидорскому и за что заплатила ему внушительную сумму. Она хотела узнать Тайну Власти. Она хотела победить, стать лидером, чтобы управлять страной. И Сидорский научил ее этому искусству…

Скольких людей он подвел к трону – Влад не знал, но хорошо представлял, какие душевные муки испытывал Сидорский. Ведь он не просто давал советы политикам. Он вверял малознакомым людям самое страшное оружие, какое когда-либо было в распоряжении людей, – власть, и при этом как никто другой представлял возможные последствия.

Женщина с косой, должно быть, стала последним клиентом, с которым профессор поделился Тайной. Потом что-то сломалось в нем. Должно быть, окончательно умерла вера в то, что существуют люди, которых власть делает лучше и наполняет их душу благими намерениями. Сидорский окончательно убедился в вечной истине – именно благими намерениями и вымощена дорога в ад.

С той поры Сидорский стал жестко охранять даже дальние подходы к Тайне Власти. Он никому не делал исключений. Даже Владу, своему любимому ученику, он не прощал любопытства. «Профессор, в вашей «Формуле власти» прослеживается намек на эстафету, которую положил Понтий Пилат, только вернувшийся из Иудеи…» – «Вы переучились, юноша! Вы докатились до того, что смешали библейский персонаж с научной историей!»

Как Сидорский тогда испугался, что Влад узнает о Тайне! Даже пометки на полях рукописи «наследников», выполненные при помощи особых секретных значков, Сидорский тщательно затер ластиком. Он старался уничтожить абсолютно все следы, намеки и подсказки, могущие привести к разгадке Тайны. Он сам не постиг ее до конца, но предвидел страшные последствия того, если кто-либо из живущих ныне людей откроет ее…

Он старался уничтожить абсолютно все следы… Влад замер, не донеся чашечку к губам. Что-то очень важное кружилось вокруг сферы его памяти. Что-то он упустил, выкинул из головы как малозначимый факт.

– У тебя блестят глаза! Тебе плохо? – спросил Адриано.

Поздний вечер… Дождь… Отблески огней на мокром асфальте…

– У него горят щеки, – взволнованно произнесла Мари. – Давай все же отвезем его в больницу!

Что? Что очень важное там прозвучало?

Влад отстранил от себя руку Мари – девушка хотела пощупать его лоб… Не надо мешать, иначе он упустит эту тонкую нить… Следователь! Он держал в руке связку ключей с брелоком, и металл в свете фар сверкал холодным серебром.

«Это крест крампоне… Нет-нет, к нацистскому символу он не имеет никакого отношения. Его название происходит от слова „crampon“, что переводится как „альпинистские кошки“. Брелок ему подарили в итальянском отеле „Сильвер Крампон“ в Л'Акуиле …» – «Тогда, может быть, вы сможете объяснить, почему профессор пытался избавиться от креста?»