– Не знаю, права ты или нет, – наконец проговорила я. – Вы могли с Фомой прожить вместе всю жизнь, и он бы никогда не посмотрел ни на кого другого, и только Забреева задела какие-то особые струны в его душе. Но, с другой стороны, может, в Горохове просто созрела внутренняя потребность изменить, а олимпийская чемпионка, как яркая птичка, просто оказалась в нужный момент в нужном месте, чтобы привлечь его заинтересованный взгляд.

– Как бы то ни было, эта история – дело прошлое.

– Саша, но ты уверена, что не захочешь простить Фому, если он вернется? – осторожно спросила я. – Ведь это может быть только увлечение, которое нужно для того, чтобы он понял, как сильно тебя любит.

– А ты бы простила, мам? – спросила Сашка, прищурившись.

– Нет, не простила бы, – честно призналась я. – И не прощала. Ты же знаешь.

Я никогда не держала свою личную жизнь в секрете от дочери, не считая, что делаю что-то постыдное.

– Вот видишь. И вообще. Как понять, что тебя действительно любят? Как отличить увлечение от страсти? И сколько раз подобный метод проб и ошибок можно прощать? Один? Два? Десять?

Да, как ни крути, а Сашка была права.

– Возвращайся домой, – твердо сказала я. – Слышишь, Санька? Не надо тебе одной снимать квартиру. Это и дорого, и трудно. Нельзя каждый день возвращаться в те стены, в которых ты был счастлив, но знаешь, что больше не будешь. Я обещаю тебе, что не буду напрягать с ребенком. Занимай свою комнату и живи спокойно. Как-нибудь наладим нашу жизнь. Не впервой.

– Я перееду, мам, – кивнула дочь. – Я за несколько дней уже сама поняла, что не смогу там жить. Там мне все напоминает, как мы с Фомой проводили время. Да и вещи свои он не вывез. Так, только один рюкзак. Вот я все время и натыкаюсь на его чашки, флешки, носки. Можно, я сегодня тут ночевать останусь?

– Конечно, – улыбнулась я. – Это же твой дом. И знаешь, Саш, у меня тоже был опыт возвращения сюда из другой жизни, которая, как мне казалось, теперь навсегда. И мне тоже было трудно. Но я это пережила.

– И я переживу, – тряхнула головой Сашка. – А пока давайте чай пить.

Таганцев отказался от чая и уехал домой. Мы с Сашкой остались одни. От событий сегодняшнего дня и обилия связанных с ними эмоций я, пожалуй, устала, поэтому довольно рано легла спать. За стенкой в своей комнате тихо всхлипывала Сашка. Мне было жалко плачущую дочь, но по себе я знала, что какое-то время слезы будут возвращаться. А потом пройдут. Таков закон жизни.

За несколько дней жизнь вернулась в привычную колею. Костя с Наткой перевезли Сашкины вещи, Таганцев позвонил Фоме, чтобы тот сделал то же самое, после чего Александра отвезла ключи хозяйке. Эпопея со съемом квартиры уже позади. Теперь я снова по утрам готовила завтраки по системе здорового питания, следя за тем, чтобы перед занятиями в институте Сашка обязательно поела, потом дочь уезжала на учебу, а я ложилась обратно спать, потому что мой организм требовал отдыха. Видимо, сказывались накопленный за годы недосып и рабочая усталость.

Через пять дней мне позвонили из клиники с вопросом, когда я приду на плановый прием.

– Доктор Эппельбаум приехал к вам в пансионат и был очень удивлен, не обнаружив вас там, – прощебетал женский голос в трубке.

Это была медсестра Верочка, всегда улыбчивая и внимательная. Но сейчас в ее голосе звучала легкая прохлада.

– Но я же предупредила, что съехала из пансионата по семейным обстоятельствам, – удивилась я.

– Там не поняли, что вы уехали насовсем, – объяснила Верочка. – Решили, что вы через пару дней вернетесь. Так что номер по-прежнему за вами.

– Как за мной? – неприятно поразилась я. – Я четко объяснила дежурному врачу и медсестре на этаже, что возвращаться не намерена. Что же, мне теперь придется оплатить лишнюю неделю пребывания?

– Ну да, – снова удивилась Верочка. – Тем более, что в вашем номере продолжает жить пациентка Лебедкина. Вы же сами разрешили.

– Да, я разрешила, но она должна была уехать на следующий день после моего отъезда, – я совсем растерялась. – Мы так с ней договаривались.

– Нет, она сказала, что доживет те две недели, которые планировала у нас пробыть изначально. Но если вы не хотите дальше оплачивать ее пребывание, то мы остановим вашу бронь и попросим ее съехать.

В глубине души я последними словами кляла себя за то, что не проверила, уехала ли Настя в Москву. И вообще за прошедшую неделю ни разу ей не позвонила. С одной стороны, все мои мысли были заняты Сашкой и ее проблемами, поэтому неудивительно, что я совершенно выбросила из головы, по сути, чужого мне человека. С другой – эта забывчивость грозила мне увеличением долга перед клиникой еще на двести с лишним тысяч рублей. И это мне совсем не нравилось.

– Я останавливаю бронь, – сказала я сухо. – Сегодняшний день последний, который вы можете записать на мой счет. Но Лебедкина должна съехать. Я сейчас же ей позвоню и спрошу, почему она не соблюдает договоренности, но и вы со своей стороны проконтролируйте, пожалуйста.

– Хорошо. Но вы приедете на прием к Марату Казимировичу?

Больше всего на свете мне хотелось никогда больше не видеть доктора Эппельбаума. Однако времени на то, чтобы искать другого врача, у меня нет, да и не срывать же всю с таким трудом и такими жертвами выстроенную оперативную комбинацию. Я погладила свой большой живот и вздохнула.

– Конечно, сегодня же приеду.

Положив трубку, я позвонила Анастасии Лебедкиной.

– Ой, Елена Сергеевна, а куда вы пропали? – радостно защебетала она. – Я уже успела соскучиться. Тут так чудесно, что мне прямо жалко, что вам пришлось уехать.

– Настя, мы же договорились, что ты тоже вернешься в Москву, – с укором сказала я. – Ты разве не понимаешь, что каждый день пребывания в пансионате – это большие деньги?

– Ну и что? – искренне удивилась Лебедкина. – Это же не вы платите, а ваши приемники.

– Приемники?

– Ну да. Тут так приемных родителей называют. Они оплачивают ваше пребывание в пансионате, а я живу в вашем номере бесплатно, и моим приемникам это не стоит ни копейки. По-моему, никто не в накладе.

Кажется, меня только что поставили в патовую ситуацию. И не скажешь же, что мне придется вернуть приемной семье все до копейки. Настя Лебедкина, конечно, хорошая девушка, но нет никакой гарантии, что она меня не выдаст. Нет, так рисковать я не могу.

– Мои приемники платят за меня,