Дорога вела в глубь Шри-Ланки, и джунгли за обочиной с каждым километром становились всё более дикими, густыми. Аня с восторгом показывала Максиму и Диме на одинокие статуи Будды, которого ланкийцы изображали каким-то уж чересчур женственным и пухлым, а потом «форд» свернул к Далхуси – дорога окончательно сузилась, повела на подъём петлями серпантина.

Следующие двадцать километров Аня разглядывала заросшие вершины гор, серебристые перья водопадов. По склонам ближайших холмов простирались чайные поля, расчерченные серыми полосами каменных лестниц. В полях под надзором нескольких мужчин работали женщины с полипропиленовыми мешками, закреплёнными ободком на макушке и покрывавшими почти всю спину – в них сборщицы однообразными движениями закидывали чайные листья.

Здесь, в горах, чаще встречались женщины в сари и мужчины в дхоти. Иногда попадались ланкийцы, одетые в шерстяные шапки и накидки, при этом разгуливавшие по асфальту босиком.

Всю дорогу ехали молча, и только на подъезде к Далхуси Дима зачитал отрывок из Афанасия Никитина, ещё в пятнадцатом веке написавшего: «А Цейлон же есть немалая пристань Индийского моря, а в нём на высокой горе отец Адам. Да около него родятся драгоценные камни, рубины, кристаллы, агаты. Родятся также слоны, а продают их на локоть, да страусы – продают их на вес».

– На высокой горе Адам, – задумчиво отозвался Максим. – Отец, конечно, не мог выбрать местечко попроще.

– Тут действительно важная святыня. – Дима не отрывался от телефона. – К твоей стопе бога люди идут уже много веков. Вот у Марко Поло за два века до Никитина: «Есть тут очень высокая, крутая и скалистая гора. Взобраться на неё можно только вот как: привешены к горе железные цепи, и пристроены они так, что по ним люди могут взбираться на гору. Говорят, на той горе – памятник Адама, нашего прародителя; сарацины же рассказывают, что тут могила Адама, а язычники – памятник Сергамона боркама».

– Сергамона чего? – не поняла Аня.

– Будды Шакьямуни, – пояснил Дима и больше не добавил ни слова.

Далхуси оказался тихим и в летний сезон отчасти заброшенным посёлком. Отелей в нём стояло едва ли не больше жилых домов, всюду виднелись многоязычные вывески, однако сейчас тут стыла монастырская отрешённость. Первые паломники начинали съезжаться к пику Адама лишь в ноябре.

За каких-то пять часов пути прибрежная жара сменилась горной влажностью и прохладой. Воздух здесь был прозрачным, напоённым зелёным привкусом цветения, однако ни слонов, ни страусов, обещанных Афанасием Никитиным, не нашлось, как, собственно, и другой живности – разве что тощие собаки с опаской перебегали через улицу.

Аня взяла на себя выбор гостиницы. Заселила всех в довольно дорогой номер – трёхместный, обеспеченный чистыми простынями, горячей водой и пологами противомоскитных сеток. К счастью, Максим, забрав из тайника отцовские деньги, теперь не переживал из-за высоких цен.

К семи часам стемнело. Гóры вокруг посёлка за несколько минут погрузились в глухой мрак, а небо ещё долго оставалось светлым, будто подсвеченным искусственно.

Максим не дал никому отдохнуть. Заявил, что этой же ночью они отправятся на вершину.

– Так безопаснее всего. Пойдём с фонариками.

– Ночью? – ужаснулся Дима.

– Во-первых, до пика проложена лестница. Не заблудимся.

– Ну да, я читал. Пять с половиной тысяч ступеней через джунгли!

– А во-вторых, ты останешься здесь.

Максим был, конечно, прав – подъём для Димы стал бы непреодолимым испытанием, и всё же следовало сказать об этом чуть более мягко, ненавязчиво. Диму такой запрет лишь раззадорил. В итоге они с Максом поругались.

– Если хочешь помочь, ложись в кровать и отдыхай. Сейчас это лучшее, что ты можешь для нас сделать. – Максим вышел из номера; даже не объяснил, куда направился.

Оставшись наедине с братом, Аня постаралась смягчить его недовольство, но в итоге сделала только хуже. В последние дни она, пожалуй, была навязчиво заботливой: чувствовала, что в заботе о других надёжно прячется от мыслей о Шахбане и Салли. Вот и сейчас Аня первым делом напомнила Диме о противомалярийной таблетке, затем подготовила ему подставку для ноги. Конечно, шаткий табурет с подушкой не мог заменить ортопедическую конструкцию, с которой брат спал в Москве, однако должен был отчасти смягчить отёк.

Видя, как сестра, вынужденная делать всё преимущественно одной рукой, устраивает табурет на его кровати, Дима разозлился ещё больше. Аня готовилась выслушать очередную отповедь, однако брат просто замкнулся, не сказал ни слова. Отбросив трость, встал возле окна – назло себе и остальным отказывался отдохнуть после долгого пути. Уж лучше бы он разразился привычной тирадой.

К десяти часам вернулся Максим. Принёс бесформенные жутковато-серые свитера, налобный фонарик, новые батарейки для фонарика, оставшегося от Зои, дождевики, баночки репеллента и сразу шесть литровых бутылок воды.

Ужинать спустились на первый этаж и ели в полном молчании, даже не обсуждали предстоявшую вылазку. Только слушали, как из дома через дорогу доносится заунывное пение мантр, судя по всему, записанное на плёнку и теперь зацикленное в бесконечном повторении.

Из гостиницы Аня и Максим вышли в полночь. Дима стоял возле окна, уткнувшись в телефон, и не ответил, когда сестра с ним попрощалась. Аня даже подумала остаться с братом, опасаясь, что он сделает что-нибудь глупое, например, попробует тайком увязаться за ними, но потом увидела, как Максим закрывает дверь на ключ, и отчасти успокоилась.

Фонарики поначалу не включали. Они помогли бы миновать камни и выбоины, но одновременно с тем лишили бы общего обзора, а Максим боялся заплутать на поселковых улочках. Темнота, едва разбавленная лунным светом, пугала непроглядностью, однако глаза постепенно привыкли к ней и научились различать общие контуры дороги. Аня шла осторожно, строго следуя за Максимом, в точности повторяя его витиеватую траекторию.

Ночь обманывала и потому таила опасность. Мох на камнях казался мягким песком, скрипучая галька – грязью, листья превращались в лоскуты влажных тряпок. В такой путанице можно было не рассчитать следующий шаг, угодить в глубокую лужу – промочить кроссовки или вовсе подвернуть ногу.

Максим заранее расспросил хозяина гостиницы о горной тропе, поэтому шёл, в общем-то, уверенно, лишь иногда останавливаясь на перекрёстках. Подсвечивал фонариком указатели, поставленные тут для паломников, и без сомнений следовал нарисованным на них стрелкам.

Далхуси уже остался позади, но поблизости ещё долгое время попадались разукрашенные беседки, деревянные павильоны и настилы с тряпичными навесами. В паломнический сезон они круглые сутки жили торговой жизнью, предлагали отдохнуть и перекусить, а сейчас стояли в кромешном запустении – заколоченные или частично обвалившиеся.

При луне удавалось рассмотреть лишь основание ближайших гор. Пик Адама, как и прочие вершины, уходил в глубь чёрного бугристого неба, и Аня не могла даже представить, насколько долгим будет восхождение. Знала, что их ждёт утомительная череда пяти с половиной тысяч ступеней, но вскоре убедилась в относительном значении этого, казалось бы, точного числа: и сами ступени попадались гигантские, до полуметра в высоту, и промежутки между ними порой растягивались на десятки, а то и сотни шагов.