Панфилов вышел во двор и увидел Агату. Он сидела прямо на земле, обняв за шею труп убитой собаки. Плакала навзрыд. Рядом стоял Захарский с опущенной головой и что-то виновато ей говорил...

Для полного «счастья» Панфилову не хватало только того, чтобы Агата набросилась на него с обвинениями, а может, и с кулаками. Ведь он перепрыгнул через забор – из-за него погиб сторожевой пес. Стараясь не привлекать к себе внимания, он вышел из освещенной зоны и скрылся в темноте.

Оперативно-следственная бригада работала всю ночь. К утру на садовом участке Грецких была найдена предохранительная чека от гранаты «РГД-5». Именно такая граната и взорвалась во дворе Панфилова.

– Я же говорил, что это «эргэдэшка», – возбужденно сказал Костромской.

Как и Марк Илларионович, он не спал всю ночь. Но, в отличие от него, все это время работал, не покладая рук. Панфилов и сам был не прочь заняться делом, но ему не хотелось ловить на себе осуждающие взгляды Насти, выслушивать упреки со стороны Агаты. Поэтому всю ночь он провел в своем доме, за бутылкой рома. Пил понемногу, для бодрости духа. Пьяным себя не ощущал, но и бодрости тоже не было. Он чувствовал себя разбитым и подавленным. И даже новость, которую принес Костромской, ничуть не обрадовала его.

– Грецкому теперь не отвертеться. Предохранительная чека привязывает его к взрыву... Спасибо!..

Костромской поблагодарил Левшина, который подал ему на тарелке яичницу с ветчиной. Холодное пиво уже на столе. На дворе воскресенье. Обстановка могла показаться расслабляющей, если бы дело о взрыве не держало за горло.

– Одно непонятно, – продолжал Юра. – Почему вы, Марк Илларионович, решили, что это Грецкий гранату к вам во двор бросил?

– Ты меня в чем-то подозреваешь? – нахмурился Панфилов.

– Нет, просто спрашиваю... Да и в чем я могу вас подозревать? Вы же с нами были, когда граната взорвалась...

– Был. А если бы не был?

– Все равно не стал бы на вас думать. Какой вам резон гранату на своем участке взрывать?

– А чтобы Грецкого подставить. Ты же знаешь, что я его жену люблю, – Панфилов в упор смотрел на Костромского.

Тот не выдержал его взгляд, отвел глаза в сторону.

– Знаю.

– И он знает... Еще он думает, что я его дочь совращаю...

– Это правда?

– А ты веришь? Думаешь, если при деньгах, то и тормозов никаких нет...

– Нет, я думаю, что Агата на мать в молодости очень похожа. Очень красивая девушка...

– Если ей верить, мужики стаями вокруг нее вьются.

– А вы верите?

– Скажем так, в это нетрудно поверить...

– Значит, Грецкий думает, что вы дочь его совращаете.

– Не только думает. Он и меры предпринимает.

– Какие?

– С кулаками на меня вчера набросился... Я потому и подумал, что это он с гранатой мне удружил.

– Ясно... Мы проверяли, от окна, откуда он мог бросить гранату, до места падения – двадцать четыре метра. Не так уж много. И до места, куда предохранительная чека упала, всего шестнадцать метров... Окно большое, высокое, распахивается настежь, места, чтобы размахнуться, в комнате хватает. Теоретически Грецкий мог метнуть гранату на двадцать четыре метра, а потом и чеку выбросить...

– Теоретически. А практически? Есть какие-то сомнения?

– Да нет, – пожал плечами Костромской. – Грецкий говорит, что не открывал он окно и шторы не раздвигал. Мы смотрели. Окно недавно открывалось, и шторы раздвигались. Он сказал, что это утром было, чтобы комнату проветрить...

– Еще что он говорит?

– Что не могло у него гранаты быть.

– Ну, это не аргумент.

– Не аргумент... На обыск он кивает. Дескать, обыск у него недавно был, а гранату не обнаружили...

– Он в Москву после обыска ездил, мог сто гранат привезти...

– Логично... Еще жена говорит, что она с ним была, когда граната взорвалась. Дескать, не бросал...

– Я же тебе говорил, что у них у каждого своя постель была, по одной подушке...

– Говорили. Поэтому мы жене его не поверили. Да и какая жена не создаст мужу алиби... В райотдел Грецкого увезли. Сначала гильза, теперь вот предохранительная чека. Не выкрутиться ему в этот раз...

– Не выкрутиться, – кивнул Панфилов.

И он сам в этот раз не станет помогать Антону. Даже если Настя очень-очень его об этом попросит...

Захарский вошел в комнату бесшумной тенью, приблизился к Панфилову.

– Марк Илларионович, к вам Лосев просится.

– Лосев? Ему что надо?

– Из Москвы, говорит, приехал. Спрашивает, что случилось у вас...

– Из Москвы, говоришь... Ну, пусть зайдет...

Лосев вошел в дом с таким видом, будто не было у Панфилова друзей ближе, чем он.

– Я слышал, у тебя гранату в доме взорвали, – с тревогой о его судьбе сказал он.

– От кого слышал?

– Охранник на въезде сказал.

– Испорченный телефон у него. Не в доме взорвали, а возле...

– Кто?

– Ты, – невозмутимо сказал Панфилов, вперив в него немигающий взгляд.

– Я?! – ошалел от возмущения Лосев. – Как я мог? Я в Москве был...

– В Москве? У тебя же выходной вчера был.

– Был. Дела срочные... Скажи, что ты пошутил, – натужно улыбнулся банкир.

– Пошутил, – не стал противиться Панфилов. – А что за дела срочные?

– Ну, как бы тебе сказать... – кокетливо замялся Лосев. – Есть такие дела, о которых жена не должна знать...

– Я тебе не жена.

– Да, но у меня есть жена...

– Я ей ничего не скажу...

– Подруга позвонила, я приехал... Один раз ведь живем.

– Один раз живем, рано или поздно помрем... Кто-то хотел, чтобы я рано помер...

– Кто?

– Грецкий.

– Да, вчера он был очень зол на тебя... Из-за Агаты, да?

– Из-за нее. И не только. Ты откуда знаешь, что он был зол на меня?

– Заходил к ним...

– Зачем?

– По-соседски... Кстати, как сосед соседу скажу, что у нас не принято спрашивать, кто к кому и зачем приходил.

– У вас не принято, а у нас принято. Не забывай, я участковый...

– Ну да, простой участковый миллиардер...

– Не будем об этом.