Ему требовался его любимый кофе с молоком, да и вообще эта история ему уже обрыдла.

— Конечно можно, — всхлипнула я, — а что еще ты собирался делать? Продолжать до бесконечности?

— Но это не значит, что ты с собой что-нибудь сделаешь?

Он, мразь, улыбался.

— Нет, — сказала я, — нет, Андреа уже провела достаточно точный анализ, я ничего не сделаю.

— Хорошо, тогда устраиваем перерыв на обед и в три часа встречаемся снова.

И все они в одних носках двинули жрать. Я собиралась уйти последней, но заметила, что мой терапевт наблюдает за мной; если бы я осталась, он бы посчитал это за призыв поговорить один на один. Поэтому я быстро встала и вышла с остатками группы, подхватив туфли. Прошла мимо столовой, как будто иду к спальням, но потом повернулась и прокралась к входной двери. Пробежала через сад к сараю, в который он ставит машину, и посмотрела, нет ли там веревки. Оказалось, что это один из тех чистеньких сараев, в которых стоит автомобиль, висят полки с гаечными ключами и лежит запасная канистра. Аутодафе меня не привлекало, поэтому я снова выбралась наружу и побежала к небольшому лесочку. Лиственные деревья, молодые и стройные, не выше десяти метров; между ними крапива и густой кустарник. Я сошла с тропинки и начала прорываться сквозь кусты. Как я уже сказала, это был маленький лесок, окруженный полями и домиками, — исчезнуть в таком невозможно, все равно сразу же найдут. Я убежала как можно дальше и начала искать камень. Камней было много, но все равно прошло довольно много времени, прежде чем мне удалось найти подходящий. Села на землю и прислонилась к березе. Начала представлять, что они скажут, когда я умру. Это занятие мне нравилось еще в детстве. Аксель, наверное, почувствует себя ужасно польщенным; мне бы, например, очень польстило, если бы из-за меня кто-то лишил себя жизни. Аксель сможет ловко вплетать в беседу этот факт, знакомясь с женщинами и смотря при этом с умным видом в пустоту. Это сразу же поставит его новую знакомую на место. Андреа с отчаянным плачем прижмется к плечу книготорговца и, всхлипывая, произнесет: «Это я виновата. Я заставила ее это сделать, ведь я сказала, что она никогда так не поступит». А книготорговец, вне себя от счастья, поднимет на руки женщину, заставившую его поверить в свои силы, погладит ее по плечу и скажет: «Да нет же. Ты тут ни при чем. Не бери в голову».

Аксель, Олаф и остальные мужики тоже будут толпиться вокруг нее, а Аксель заявит: «Все равно она всю жизнь была чокнутая». А потом появится Фредерик и объявит: «Никто ни в чем не виноват. Если человек собирается умереть, то его уже никто не остановит. Он все равно найдет способ. Все, что происходило здесь, это всего лишь повод. Не умри она сейчас, то сделала бы это, скажем, через полгода, и повод был бы такой же ничтожный. Самой надо было думать».

Наверное, его соседи отнеслись бы к этому по-другому. Если здесь человек лишит себя жизни, то у них появится великолепная тема для пересудов. Мой терапевт зайдет в булочную, и все разговоры утихнут, а покупатели повернутся в его сторону. Мне стало жалко его, моего терапевта, стоящего у прилавка. Ведь и так нелегко жить в деревне и быть признанным лишь наполовину. Он храбро не обращал внимания на издевки, а когда его соседи увидели, что дом психопатов процветает, а он в состоянии сделать пристройки и ремонт, то впервые почувствовал, что к нему начинают относиться с уважением. А теперь снова все пойдет прахом из-за нервной идиотки, которая не могла потерпеть и уйти из жизни в своем собственном доме.

Я подняла камень и треснула себя по черепушке. Конечно, била я не изо всей силы, потому что умирать всерьез не хотела, хотела только иметь повод говорить себе, что пыталась лишить себя жизни, но не сумела. Ведь на самом деле я могла взять запасную канистру. Хотя почувствовать боль было необходимо, пусть по лицу бежит кровь. Оказалось, что это сложнее, чем я себе представляла. Я стукнула еще раз и еще. Потом рухнула на березу, опустилась на колени и одной рукой обхватила ствол. Крови на лице все не было. Оказывается, есть причина, почему самоубийцы охотнее используют веревку, снотворное или опоры моста. А здесь требуется слишком много решимости. Я начала ползать на четвереньках в поисках камня побольше Подбросила его в воздух и попыталась представить, что ловлю головой футбольный мяч. Получилось с четвертой попытки. Было так больно, что сразу же стало понятно: сегодня я явно не умру. Поднялась, держась руками за белый ствол, и постояла, пока не перестала кружиться голова. Потом взяла камень, поцеловала его, уложила рядом с березой и потрусила в направлении дома для психопатов. Пока я шла, на голове выросло целых четыре шишки. Как в комиксе. Решила, что остаток перерыва проведу в душе. Там я ни с кем не встречусь, и ни с кем не придется разговаривать. Конечно, душевые, так же как и спальни на шестерых, были постоянно открыты, они даже не делились по половой принадлежности, но я так долго принимала горячий душ, что вокруг меня образовалась стена из пара.

Когда я шла в почкообразный храм, кожа у меня вздулась и покраснела. Я на самом деле надеялась, что мой терапевт объяснит, что же на самом деле со мной произошло. Унижение закончилось, наступила пора познания. Он разрушил меня и теперь соберет по новой. Я узнаю, почему так ревела, он задаст нужные вопросы мне, он задаст нужные вопросы Акселю, я узнаю о себе что-то, что того стоит. Человек постоянно думает, что дальше все будет хорошо. А почему, собственно говоря?

Фредерик сел к нам в круг и спросил, как я себя чувствую.

— Ты же спрашиваешь не всерьез, — сказала я и пощупала свою самую большую шишку. От боли перехватило дыхание. Пока я могу доставлять себе такие страдания, я не сорвусь, не разревусь еще раз.

— Выглядишь хорошо. Мягкая и просветленная.

— А вам так не кажется? — обратился он к остальным.

— Точно. Совсем мягкая, — сказал Гвидо.

— И мне так кажется, — сказала женщина по имени Грит.

— Я думаю, это пошло ей на пользу, — вступил Олаф.

— Да, она какая-то… расслабленная, — сказала Андреа.

Я провела по голове и вызвала целый фейерверк боли, которая взорвалась в моем мозгу.

— Сломленная, — подсказала я, — ты пытаешься найти слово «сломленная».

Мой терапевт повернулся к книготорговцу.

— Как-то раз и ты здесь здорово ревел, помнишь?

— Да, хорошо помню. И рад, что на этот раз это был не я.

Терапевт поговорил с книготорговцем, потом с Олафом. Я отошла на задний план. Мастерская продолжалась, а мой терапевт снова был хозяином положения.

Я не собиралась проводить эту ночь в спальне на шестерых, поэтому забрала свою постель и зарылась в кучу красных одеял в комнате для групповых занятий. Включила проигрыватель. Диск с «Травиатой», принадлежавший Грите, всё еще не вынули, я включила его в режим «постоянный повтор».

Около одиннадцати пришел Олаф. Я так и думала.

— Можно я лягу рядом?

Я промолчала, и он залез ко мне под одеяла. Погладил меня по голове и спине. Руки у него большие и теплые, прикосновения, несущие утешение. Нужно было только забыть, кому эти руки принадлежат. Он целовал мое лицо, виски, щеки, потом шею. Его дыхание ласкало мне кожу, по мне побежали мурашки. У меня никогда не будет других мужчин, только такие, как он. Даже представить себе невозможно, что мной заинтересуется умный, милый человек. Может быть, в один прекрасный день мне удастся повеситься, если я буду уверена, что найдется тот, кто обрежет веревку и положит мой труп на пол.