Поднявшийся ветер скоро свернул и убрал драный саван тумана, закрывавший половину тесовых ворот и передние ряды могил, самые свежих, где чёрно-бурая земля ещё не улежалась, где не было пока что ни одной настоящей травинки или цветка – только искусственные. И там, неподалёку от ворот, сделались видными какие-то белые надгробья, похожие на склепы и усыпальницы древних царей или султанов, хотя на самом деле это были могилы современных бандитов, погибших в перестрелке во время разборок друг с другом или во время дележа «территорий влияния». Могилы эти были вызывающе помпезные, нахально-богатые; с таким размахом в былые времена завещали себя хоронить только сильные мира сего; зачастую завещали хоронить вместе со своими женами и любимыми лошадьми. И невольно как-то, с тихим ужасом думалось, что тут, наверно, тоже был соблюдён примерно такой же дикий обряд. И если когда-то наш дальний потомок, молодой археолог разроет могилу современного хана – или, может быть, хама, так будет правильней?.. Короче говоря, археолог будущих веков на раскопках сегодняшних захоронений непременно должен будет наткнуться на «Мерседес» или «Роллс-ройс», погребённые вместе с его хозяином, который свято верил, что и там, в загробной жизни, он будет гонять на сумасшедших скоростях, пролетая исключительно на красный свет.

Об этом – с горечью и грустью – подумал Ярослав, разглядывая современные «склепы» из белого мрамора, опоясанные черными, пудовыми цепями. А ещё он подумал о том, как всё же просто порой – до обидного просто и прозаично – объясняются наши ночные страхи, наши сказки. В темноте недавно миновавшей ночи Ярослав несколько раз как будто бы проваливался в ледяную прорубь – так было страшно в те минуты, когда поблизости под налетающим ветром начинали тихонько брякать вот эти цепи возле могилы; они представлялись цепями треклятого галерника Ярыги.

5

В полях вставало солнце, перепелки возле дороги то и дело взлетали с тёплых гнёзд, упрятанных где-то в разливах пшеницы, в зарослях татарника или степной полыни. От старого дождя, прошедшего тут с неделю назад, в канавах и ложбинах вдоль дороги ещё остались лужи – они теперь сияли, залитые солнцем, бросая блики на траву, растущую поблизости.

Ярослав, заметно постаревший за эту ночь, неторопливо шагал через поле – в сторону ближайшей станции, откуда временами долетал приглушенный грохоток железнодорожного состава, проходящего с запада на восток.

День разгорался. Жаворонок в небе ликовал и не хотелось думать о печальном. Хотелось – о хорошем. Только что же хорошего можно было найти в этих чёрных черновиках – черновиках прошедшей ночи? Ничего страшнее в жизни молодого человека ещё не было и уже, наверное, не будет – страшнее не придумаешь.

Опечаленный, всё ниже и ниже клонящий голову, он прошёл мимо станции. Остановился около обрыва – внизу шумела бурная река, бившаяся грудью в бетонные быки – могучие опоры железнодорожного моста. Призывный голос электровоза, похожего на голос далёкой кукушки, послышался где-то за спиной.

Молодой человек повернулся на этот голос. Пришёл на станцию.

Уже в вагоне, сидя у окна и вспоминая рассказ кладбищенского сторожа, Ярослав подумал: «И всё бы ничего, но где же логика? Ключ-трава, галеры, клад в пещере – всё это время дальней глубокой старины. И вдруг – белогвардейцы. Сталин. Гитлер. Какая-то, простите, каша получается. Где логика?..»

Пассажирский поезд, на котором Ярослав куда-то ехал – через всю Россию – то и дело останавливался на полустанках, станциях, в городах и городках. И чем больше Ярослав смотрел на разноцветную жизнь, мелькавшую на перронах, на полях, на лугах за окном, тем сильнее в нём укреплялась мысль, что весь этот ночной рассказ, услышанный от старого кладбищенского сторожа, имеет простую «железную» логику.

Все эти люди, о которых древний старец рассказал, это были не сыновья Чистякова – это были внуки и даже правнуки. И даже более того – это были не Чистяковы. Разговор был вообще о русских людях, так жестоко, так безумно – или может быть, умно? – миллионами сгубленных в годы гражданской войны, в годы коллективизации, во время раскулачивания и расказачивания.

«Богу или чёрту нужны такие нечаянные судьбы русских сыновей? – угрюмо думал Ярослав, глядя за окно вагона, где проплывали заброшенные поля. – Богу или чёрту? За ответом далеко ходить не надо. Ярыгино семя – крапивное семя – цветёт и размножается! Сколько тут было пшеницы и ржи, сколько тут было гречихи и донника! А теперь – сплошной чертополох!»

За окошком поезда смеркалось, когда молодой человек заметил в сером поле какую-то светлую тень, стремительно бегущую вдоль железной дороги. Скорей всего, что это был зайчишка, испуганный грохотом поезда, или, быть может, выстрелом охотника, не видимого из-за деревьев. Или, быть может, дикая бездомная собака бежала в полях… Но молодой человек, сидящий возле окна, в первую очередь подумал про Волхитку.

И опять ему вспомнился древний кладбищенский сторож, и то, что было рассказано по поводу Волхитки.

6

Большое и весёлое гнездовье Чистяковых опустело; так или иначе, но свершились нечаянные судьбы сыновей. Просторная изба затихла. Хозяйство день за днём стало рушиться. Злата – несчастная мать – поседела, ссутулилась. Мать, на глазах которой, как свечки на ветру, гасли дорогие сыновья – а поначалу без вести Емельян пропал – мать надорвала душу невыносимым горем. И стало у неё в груди однажды легко и пусто, как будто сердце вынули. И она тогда впервые за много-много лет вздохнула свободно, улыбнулась кротко и печально. И улыбка эта уже не покидала просветленного лица.

Злата ушла из деревни своей навсегда.

Говорят – обернулась Волхиткой. Возможно. Только слышно было и другое.

Один из монахов мне рассказывал когда-то удивительную историю о том, что на Афоне в молодости он встречал старинных иконописцев, тех, кто, испокон серьезно занимался богоугодным делом. Такие мастера сначала терпеливо постились и ничего хмельного в рот не брали. Затем грехи смывали в калёной бане, натягивали чистое рубище и тогда только, благословясь, подходили к пустой доске – икону «раскрывать», такое бытовало выражение в кругу иконописцев.

Так вот. Иконописцы на Афоне говорили, что в монастырских кельях был у них в ту пору в работе новый лик – икона Беловодской Богоматери, изначально будто бы писавшаяся с какой-то преподобной Златы. Оригиналов этой иконы – раз-два и обчёлся, а талантливой подделки довольно много. Любители старины, да и просто люди, не равнодушные к истории своей страны, – а таких немало, слава богу – они и теперь ещё могут подобные иконы отыскать. Ведь не всё же спалили, не всё порубили – нет, нет, нет. Кое-что бесценное, бессмертное есть ещё, есть в далёких заповедных уголках, где сохранились нравы и обычаи когда-то процветавшей великой беловодской стороны, по самобытности не знавшей себе равных на Земле.

И если вам однажды посчастливится увидеть оригинал – икону Беловодской Богоматери, эту редчайшую редкость, – ваша душа не сможет не содрогнуться болью и восторгом. Боже святый! Кто это? Кто смотрит в мир людей с этой иконы? Что это за женщина с лицом «скорбящих радостей»? Неужели и она когда-то жила рядом с нами, простыми смертными? И неужели это она – вот эта святая краса – Волхиткой пошла по земле? Неужели?