«Однако, – подумал я, – лучше держаться того, что ты знаешь, и поступать по собственному разумению. Если слушать других, что-нибудь выйдет не так, ведь мудрость дается только богами».

– Я должен ехать, отец, – проговорил я. – Благослови меня в дорогу.

– Молю бога, – отвечал он, – чтобы нить твоей жизни оказалась крепче проклятия.

Меня очистили в тот же день – в гроте Аполлона, что в обрыве под цитаделью. Под его низким сводом бьет священный источник, из которого взяли кувшин воды, чтобы омыть меня от крови Ксанфа. Потом на алтаре перед входом в грот под яркими лучами солнца мы принесли в жертву козла. День завершился вечерним пиршеством, пышности ему добавили кифареды и жонглеры. Отец приказывал пробовать каждое блюдо, прежде чем приступать к еде. Он не держал для этого раба; у него блюдо приносит тот, кто готовит, и отец сам указывал, где брать пробу; обычай, на мой взгляд, разумный и справедливый.

На следующее утро я встал рано. Мы с отцом постояли на прохладной от росы террасе, скала под нами бросала длинную синюю тень на утренние поля. Судя по виду, спал он сегодня плохо; царь сразу же принялся уговаривать меня отказаться от своего намерения.

– Если бы я мог, – отвечал я, – то сделал бы это ради тебя, господин мой. Но я подчинил этих минойцев и, бежав сейчас, уроню себя в их глазах. – Мне было жаль отца. Ему явно хотелось запретить мне возвращаться в Элевсин. Трудно бывает, подумал я, когда твой единственный сын знакомится с тобой, уже став царем. Но что я мог с этим поделать? – Уладим еще одно дело, отец, до моего отъезда. Если нам удастся когда-нибудь объединить оба царства, мне не хотелось бы, чтобы дети их детей говорили, что я сделал их челядью. Они должны быть приняты как родичи, иначе пусть все остается как есть. Обещай мне это.

Он сурово посмотрел на меня и сказал:

– Похоже, ты торгуешься со мной?

– Нет, господин, – из вежливости ответил я, а потом признался: – Впрочем, да. Торгуюсь. Но для меня это вопрос чести.

Он молчал так долго, что я спросил, не прогневил ли его своими словами.

– Нет, – отозвался он. – Ты поступил как подобает. – Потом, не сходя с места, поклялся передо мной и добавил: – Я вижу в тебе деда. Да, в тебе больше от Питфея, чем от меня. Но так, наверно, и лучше.

Конь ожидал меня. Я велел слугам возвращаться попозже: предчувствие говорило, что одинокое возвращение сулит мне удачу.

В порубежной сторожевой башне меня приветствовали и немедленно пропустили. Я подумал, что все складывается чересчур гладко, когда услышал за собой чей-то голос:

– Не сходится что-то с их повестью. Все афиняне – большие лжецы.

Тут дорога повернула, и на вершине следующего холма я заметил щетину копий.

Они уже могли поразить меня стрелой, поэтому я непринужденно продолжил свой путь. Скоро на фоне неба появилась фигура мужа. Тут я узнал его и взмахнул рукой. Он жестом велел следовать за ним и сам отправился вниз по склону.

Натянув поводья, я остановился и сказал:

– Приветствую тебя, Биас.

– Рад видеть тебя дома, Тесей. – И он обернулся назад, крикнув: – Я же говорил вам! Ну, что теперь скажете?

Мои спутники полезли вниз, спотыкаясь и перебраниваясь по дороге:

– Я никогда в это не верил… Это все Скопас наплел… Что? Слыхали мы тебя!.. Утрись-ка своей ложью…

Блеснули кинжалы. Все как в добрые старые времена. Мне пришлось спешиться и развести их как дерущихся псов.

– Привет всем, кто наверху, – проговорил я. – Неужели за эти три дня мы превратились в пахарей? Что случилось? Садитесь, я хочу видеть вас.

Опустившись на камень, я оглядел их:

– Одного не хватает. Гипсенора. Его убили?

Мне ответили:

– Нет, Тесей. Он отправился предупредить войско. – После паузы Биас добавил: – О том, что ты вернулся один.

Я поднял брови:

– Когда мне потребуется, чтобы войско встречало меня, я сам прикажу ему. Кем считает себя Гипсенор?

Закашлявшись, Биас уклонился от ответа:

– Войско уже вышло, оно за этой горой. Мы лишь передовые бойцы.

– Передовые? – переспросил я. – Надеюсь на это. Но против кого вы ополчились?

Все поглядели на Биаса, ответившего им гневным взглядом.

– Давай, – сказал я. – Нечего тянуть.

С трудом сглотнув, он проговорил наконец:

– Ну, Тесей, вчера вечером из Афин к нам донесся слух. Никто из нас, конечно, ему не поверил, но царица подумала, что это правда. Говорят, ты предложил Элевсин царю за то, что он сделал тебя своим наследником.

Сердце мое похолодело и заныло. Теперь я понял, почему отец назвал меня безумным. То, что я считал делом последним, оказалось самым первым.

Я поглядел на них по очереди, и они обрели дар речи:

– Говорят, что царь признал тебя и вывел к народу над цитаделью…

– Мы не верим…

– Мы рассердились…

– Мы поклялись, что убьем тебя на границе или умрем сами, если все это правда…

– Потому что мы верили тебе, Тесей…

– Мы не поверили, но если это правда…

Разговор этот дал мне время на размышления, и я ощутил некоторое облегчение, которое, впрочем, трудно было определить каким-либо другим словом. Дело в том, что мне не нужны оракулы, чтобы узнать, какой день окажется для меня удачным. Я просто ощущаю это, как было в то утро.

– Ну, кое-что верно, – отозвался я. – Мне удалось договориться с царем Эгеем. – Наступило молчание, словно бы вокруг меня все одновременно умерли. – Он поклялся мне, что никогда не причинит зла мужам элевсинским, но будет считать их сердечными друзьями и родичами. Какой еще договор может заключить отец с сыном?

Они смотрели на меня, сохраняя молчание. Я не стал дожидаться, пока они начнут переглядываться.

– Я говорил всем вам в день, когда умер царь, что путь мой лежит в Афины. Я не назвал имени своего отца, потому что поклялся своей матери-жрице, что никому не назову его по пути. Кто из вас нарушил бы такую клятву? Она дала мне отцовский меч, чтобы я показал ему. Поглядите, разве он похож на меч простого мужа? Видите знак его рода?

Они пустили оружие по рукам. Я остался без меча, впрочем, что может сделать один против тридцати?

Я продолжал:

– Я – сын Миртовой рощи, которому предречено изменить обычаи. Разве вы не видите, что богиня берегла меня на пути? Отец мой явился в Трезен, чтобы добраться по морю до Афин, и зачал меня, когда мать моя развязала свой пояс ради Матери Део. Неужели подательница даров забыла об этом? У нее тысячи тысяч детей, но она знает каждого. Она знает, что я сын царя и царской дочери эллинов, народа, которым правят мужи. Она знала, что я возлагаю свою руку на то, что вижу вокруг. И все же привела меня в Элевсин и отдала царя в мои руки. Она лучше знает, кто породил нас и призывает домой. Мать меняет свое отношение к сыновьям, когда они достигают поры зрелости. У всего есть свой срок, кроме вечноживущих богов.