переехала к своему Роме в его квартиру на Тишинке и сразу после этого настояла, чтобы Алеся поселилась у нее и искала жилье не второпях, а с разбором.

– Это же глупость несусветная, спешить, когда у меня квартира пустует, – заявила она.

– Ты ее, может, сдашь, – предположила Алеся.

– Как я ее сдам? Во-первых, мама все-таки в город приезжает, во‐вторых… Сейчас у меня с Ромкой все, конечно, очень хорошо. Но полагаться, что всегда так будет… Я, знаешь ли, пуганая ворона.

Ритина осторожность была Алесе понятна. Не то чтобы она тоже чувствовала себя пуганой вороной, совсем нет, просто рациональность была в нее встроена по умолчанию. Игорь называл это взрослостью, сама она считала какой-то кургузостью своей, но как ни называй, а это качество определяло ее жизнь, и каждое его проявление в других людях было ей поэтому понятно.

Мысли об Игоре приходили часто. Разум диктовал сожаление о том, что отказала ему, но сердце не давало сомневаться в правильности отказа. И жгучий стыд, пережитый на багничских болотах, и неловкость, заставлявшая ежиться, когда писала потом Игорю, что не может ответить согласием, хотя чувствует к нему только самое доброе, – все это хотелось поскорее забыть, но ничего не забывалось.

Алеся даже рассказала об этом Рите, но, наверное, зря.

– Это может быть потому, что на самом деле ты все-таки ошиблась. Тебе стоило с ним по крайней мере попробовать, – пожала плечами та. – Кто тебе сказал, что он бы понял, что ты его не любишь? Пожили бы, привыкли бы друг к другу… Ты это подсознательно понимаешь, потому и нервничаешь.

Может, она была права. Так или иначе, но Алеся гнала от себя мысли об Игоре.

Риту она увидела, как только свернула в Большой Козихинский переулок. Та выходила из подъезда своего дома. Ярко-алый чемоданчик на четырех колесах катился рядом с ней.

– Я на пять минут забегала, – сказала Рита. – Мы с Ромкой в Португалию летим. Надо было забрать.

Она кивнула на чемоданчик.

– Рита, – укоризненно заметила Алеся, – ты будто извиняешься. Зачем? Это же твоя квартира.

– Но сейчас в ней ты живешь. И дома тебя не было.

– Ну и что?

– А вдруг у тебя кто-нибудь?

– У меня никого. – Алеся улыбнулась.

– Почему, Алеся? – В Ритином голосе послышалась печаль. – Нет, ты, конечно, не отвечай, глупость я спросила. Но все-таки это странно и грустно.

Алесе не было ни странно, ни грустно, но она отвела взгляд, посмотрев вверх. Показалось, что красивые и обычно бесстрастные женские личики на барельефах над окнами тоже смотрят сейчас с печалью. Или даже с укоризной.

– Я понимаю, это бестактно. Но я часто о тебе думаю, – не дождавшись ответа, сказала Рита. – Потому что ты очень хороший человек, тонкий, деликатный. Просто редкостный. А жизнь к тебе несправедлива.

– Но этого ведь никто не знает.

– Чего не знает? – не поняла Рита.

Июльский вечер сиял нежностью, переулок, старый, московский, светился простым добром, а они говорили о странных вещах, смысл которых ускользал от объяснения.

– Никто не знает, в чем справедливость, – пояснила Алеся.

– Ты как будто выгорела, – вздохнула Рита.

– От чего выгорела? – не поняла теперь уже Алеся.

– Но он же тебя бросил.

– Кто?

– Отец твоего Сережи.

– Ну да. – Алеся пожала плечами. – Но я и забыла про это давно.

– Все равно. Это травма, ее так просто не изжить.

Всевозможные травмы изживали, кажется, все вокруг, о такой необходимости напоминала каждая точка, из которой изливался интернет. Это казалось Алесе наивным. В детстве вообще всё ранит непомерно, обида на подружку разрастается до размеров трагедии, юность тоже время нервное, при желании можно найти в ней тысячу разнообразных травм. Но так ли уж необходимо этого желать?

Однако говорить об этом совсем не хотелось. Себе Алеся казалась самой обыкновенной, но Рита точно человек тонкий и чувствительный, зачем обижать ее скептическим отношением к тому, что она считает важным?

– Просто я, наверное, в самом деле не темпераментная, – сказала Алеся. – Правду Янышева говорит.

– Ирка стерва и хамка!

– Ирка – да, но страсти меня не сотрясают. Хотя на сексопатологию это не похоже.

– При чем здесь сексопатология? Я же не к врачу тебя отправляю. Ладно, – вздохнула Рита. – Может, ты просто не встретила еще свою половинку.

Алеся посмотрела на нее с удивлением. Рита совсем не тот человек, от которого ожидаешь банальностей. Вот что счастливая любовь делает!

Кажется, Рита тоже вспомнила в эту минуту о своей счастливой любви. Она улыбнулась, чмокнула Алесю и побежала по переулку к Большой Бронной. Чемоданчик вертелся рядом с ней, как веселая собачка, разве что не подпрыгивал. Алеся вошла в подъезд.

Дом Игоря в Подсосенском переулке был конструктивистский и, на ее взгляд, слишком какой-то суровый. А в этом, Ритином, была такая утонченная прелесть, такая прямо прозрачность, что при одном взгляде на него становилось легко на душе. Тем более что жильцы недавно отремонтировали подъезд, и стены его, и лестница, и причудливо изогнутые перила не казались замызганными, а потому здесь не царило уныние, как это часто бывает в старых домах.

Ритина мама почти безвыездно жила в Мамонтовке, на той самой даче, где Алеся была в гостях, но к поздней осени все-таки перебиралась в московскую квартиру, вот в эту, в Большом Козихинском. Сроком ее возможного возвращения, Алеся считала, ограничивалось время, которым она располагает для поисков жилья.

Все-таки разговор с Ритой взволновал ее. Или просто зацепил какой-то крючочек в ее сознании, и запустился от этого, как в сказке про Черную Курицу, музыкальный механизм?

Алеся не думала, что расставание с Борисом довело ее когда-то до выгорания. И в последующих ее отношениях с мужчинами тоже не было событий, которые могли бы к этому привести. Не считать же таким событием, в самом деле, Толика с его пьянством и гульбанством! И все же