- Ты сошел с ума! - скривился в улыбке О'Мара.

Шелдон шел рядом энергично, но осторожно, словно ступая голыми ступнями по битому стеклу. Несколько минут он молчал. Неожиданно он остановился, распахнул пальто и пиджак, быстро украдкой застегнул свои внутренние карманы, а затем вновь застегнулся на все пуговицы. Он выпятил нижнюю губу, сощурил буравообразные глазки до узких щелочек, надвинул на глаза шляпу и двинулся вперед. Вся эта невообразимая пантомима разыгрывалась в абсолютном молчании. По-прежнему молча, он вытянул руку и со значением повернул свои тускло сверкающие кольца на пол-оборота. Потом глубоко засунул обе руки в карманы пальто.

Тише! - прошептал он, еще осторожнее переступая ногами.

- Он что, совсем сбрендил? - спросил О'Мара.

- Ш-ш-ш!

Я негромко рассмеялся. Сдавленным голосом, почти не-слышно, едва шевеля губами, Шелдон заговорил. До меня доносились лишь обрывки речи.

- Эй, раскрой шире рот! - крикнул О'Мара.

Еще более сдавленное бормотание, прерываемое протяжными возгласами о-о-о-о-о-о или и-и-и-и-и-и. И все это на фоне сдавленных отрывистых вскриков и под дьявольский присвист маленького паровозика. Мне стало жутковато. Мы приближались к каким-то бакам и складам. Безлюдные улицы казались мрачными и зловещими. Неожиданно я почувствовал, как пальцы Шелдона вцепились мне в руку. С его потрескавшихся губ сорвался звук, похожий на у-у-гх. Он цеплялся за меня и мотал головой. Совсем как жеребец, потряхивающий гривой.

Я резко оглянулся. По другой стороне улицы шел домой, выписывая ногами зигзаги, пьяный. Здоровенный детина в распахнутой куртке, без галстука и без шляпы. Время от времени он останавливался и грязно ругался.

- Быстрее, быстрее! - бормотал Шелдон, вцепляясь в меня все судорожнее.

- Ш-ш-ш! Все нормально,- прошептал я.

- Это поляк, - шепнул он в ответ. Я чувствовал, как он дрожит всем телом.

- Пошли обратно к авеню,- сказал я, повернувшись к О'Маре. Щ Ему плохо.

- Да, да, - хныкал Шелдон. - Лучше туда. - И, припаяв локоть к туловищу, рывком выбросил руку вперед, словно семафорную стрелку. Как только мы завернули за угол, Шелдон прибавил шагу. Полубегом, полушагом он продолжал вращать головой в страхе, как бы кто-нибудь не застал нас врасплох. Дойдя до станции подземки, мы с ним расстались. Но не прежде, чем я снабдил его своим адресом. Адрес пришлось написать на внутренней стороне спичечного коробка. Руки Шелдона все еще дрожали, зубы стучали.

- Шелдон скоро с вами увидится, - сказал он, помахав нам на прощание рукой. У подножия лестницы он остановился, повернулся к нам и приложил палец к губам.

- Ш-ш-ш-ш! - передразнил О'Мара как можно громче. Шелдон скорбно улыбнулся. Затем, не издавая

ни звука, лихорадочно заработал губами. По-моему, пытаясь выговорить слово «поляки». Должно быть, ему казалось, что он кричит.

- Не надо бы давать ему адрес, - сказал О'Мара. - Этот парень нас замучает. Он - липучка. У меня от него мурашки по спине. - О'Мара встряхнулся, как собака.

- С ним все в порядке, - сказал я. - Если он придет, я с ним управлюсь. И потом, Шелдон мне, в общем, нравится.

- Ты управишься! - отозвался О'Мара.

- Ты заметил камни у него на пальцах?

- Наверняка фальшивка.

- Алмазы, по-твоему, фальшивка! Ты не знаешь Шелдона. Если нам когда-нибудь нужна будет помощь, этот парень заложит свою последнюю рубашку.

- Лучше уж голодать, чем такого слушать.

- Дело твое. А мне что-то говорит: в один прекрасный день мистер Шелдон нам очень понадобится. Бог мой, как же он задрожал, когда увидел пьяного поляка!

О'Мара молчал.

Тебе плевать, да?- усмехнулся я. - Не знаешь ты, что такое погром…

- Ты тоже, - язвительно заметил О'Мара.

- При взгляде на Шелдона, кажется, узнаю. Да, дорогой сэр, по мне этот бедолага все равно что ходячий погром. Двинься тот поляк в нашу сторону, он бы наверняка наделал в штаны.

Через несколько дней у нас появился Осецкий со своей девушкой. Ее звали Луэлла. Откровенно домашний вид ее почти красил. На ней была зеленая, цвета нильской воды, юбка и парчовые бананово-желтые с оранжевым туфли. Молчаливая, сдержанная, начисто лишенная чувства юмора, манерой держать себя она больше напоминала сестру милосердия, нежели невесту.

Осецкий скалился улыбкой мертвого черепа. Он как бы говорил нам: «Я обещал вам привести ее и вот привел». Подразумевалось, что общаться с ней мы будем без его помощи. А он пришел посидеть и выпить чего дадут. Что до разговора, то он прислушивался к нему с таким видом, словно перед ним отчитывались.

Разговор шел странный, единственное, что мы от Луэллы слышали, было: «Да», «Нет», «Я так думаю» или «Возможно». Оскал на черепе Осецкого зиял все шире и шире, казалось, он хотел сказать нам: «Я же говорил!» И чем больше

Осецкий пил, тем сильнее шатались у него зубы. Рот Осецкого напоминал хитроумное сооружение из проволочек и скоб. Что бы он ни жевал, он жевал медленно и с трудом. Можно сказать, месил пищу, а не жевал ее. Со времени последнего визита лицо Осецкого еще больше осунулось, приняв совсем замогильное выражение.

На вопрос, не пошли ли лучше его дела, он повернулся к Луэлле.

- Она вам скажет, - пробормотал он.

А Луэлла сказала:

- Нет.

- Все те же старые неприятности?

Он снова взглянул на Луэллу.

На этот раз она ответила:

- Да.

Затем, к нашему удивлению, заговорил он:

- Спросите, как она себя чувствует. - И повесил голову: в его рюмку пролилось несколько капель слюны. Осецкий вынул платок и с очевидным усилием вытер рот.

Все глаза сосредоточились на Луэлле. Никакой реакции. Взгляд ее, останавливаясь на каждом из нас, казалось, не находил ни опоры, ни сопротивления и проходил насквозь. Ее глаза, прежде казавшиеся бледно-зелеными, теперь стали холодно-неподвижными. В комнате росло ощущение общей неловкости, но никому не приходило в голову, как его нарушить. Неожиданно по собственной инициативе слово взяла Луэлла. Она говорила низко и монотонно, будто под гипнозом. Ее взгляд, на протяжении всей речи ни разу не дрогнувший, был устремлен на край каминной доски, чуть выше наших голов. В своей театральной, цвета нильской воды юбке, с матовым блеском зеленых глаз она странным, загадочным образом напоминала медиума в разгар спиритического сеанса. Диссонансом к ее внешности были ее великолепные волосы: роскошные, каштаново-золотистые, сладострастно вьющиеся, они каскадом ниспадали на ее обнаженные плечи. Глядя на нее, на какой-то момент полностью околдованный, я испытал странное чувство: так смотришь на подогреваемый при помощи электричества труп.