– Что меня тревожит еще больше, так это то, что ты готов многим рисковать ради женщины, которую едва знаешь.

И опять Эдварду нечего сказать. Не потому, что он согласен с Корнелиусом, а как раз потому, что не согласен – ведь он точно знает, что готов рискнуть многим исключительно из себялюбия.

Именно поэтому он стыдливо опускает голову.

Мистер Лоуренс является незадолго до того, как церковные колокола бьют полночь, и туман предвещает наступление удушливой влажности. Его глаза странно блестят, он как будто бы охвачен приступом лихорадки. Когда же Дора спрашивает, в чем дело, мистер Лоуренс сжимает ее руку и произносит только одно слово:

– Подождите!

Но очень трудно ждать, когда знаешь, что находишься всего в шаге от чего-то важного, и к тому моменту, как они отпирают подвальный замок, зажигают свечи и садятся, скрестив ноги, на пол – а пифос возвышается перед ними, словно часовой, – Дору охватывает недоброе предчувствие.

– Прошу вас, мистер Лоуренс, вы меня пугаете…

– Я не хотел, мисс Блейк. Это просто…

– Что?

– Простите, я вас растревожил. Произошли некие события.

Он как-то странно себя ведет – отчего у него такой смятенный взгляд? Дора замечает, что мистер Лоуренс с трудом подыскивает нужные слова.

– Дело в образце глины, – наконец произносит он. – Сегодня я узнал о результатах их исследования.

Она сцепляет пальцы, чтобы унять дрожь.

– Это все же подделка?

Мистер Лоуренс колеблется с ответом.

– Похоже, ровно наоборот. Мисс Блейк, это… – Он снова начинает говорить медленнее. – Этот пифос… Они не могут его датировать. Ученые Гофа уверяют, что он относится к доисторическим временам.

Повисает тишина. Раздается легкий треск – как будто воздух дрогнул и раскололся, – отчего Дора и мистер Лоуренс вздрагивают. Невидимое движение воздуха привлекает внимание Доры: пламя одной свечи на подсвечнике трепещет.

А затем ничего – лишь легкое дуновение сквозняка.

Дора делает вдох и смотрит на мистера Лоуренса.

– Ну хватит, мистер Лоуренс, – говорит она. – Я давно уже чувствую, что вам нравится меня поддразнивать. Но это уж чересчур, вам не кажется? – Она начинает злиться. – Особенно если принять во внимание мое безвыходное положение. Должна сказать, эта ваша шутка довольно дурного вкуса, – запальчиво восклицает Дора, и он тотчас вскидывает обе руки вверх, ладонями к ней, как будто отгоняя тигра, изготовившегося к прыжку.

– Пожалуйста, мисс Блейк. Я понимаю вашу недоверчивость. Я поначалу и сам этому не поверил. Но Обществу можно доверять. Честное слово, я не шучу. Хотел бы я, чтобы это оказалось шуткой.

Дора долго смотрит на него, потом переводит взгляд на пифос. Сидящий на спинке стула перед рабочим столом Гермес тихо стрекочет.

Неужели это правда? Дора протягивает палец и с неким испуганным восторгом проводит по змеящемуся меандру в нижней части керамического сосуда. Изящные перья, павлиньи глаза…

– Но как такое возможно? – шепчет она.

Мистер Лоуренс качает головой.

– Я не знаю.

Ее изумление двояко. Столь древний возраст вазы уже сам по себе поразителен. Но… Дора ощущает, как в ней поднимается волна тошноты, будто кто-то встряхнул ее так сильно, что желудок оторвался от кишечника. Это совсем не то, на что она смутно надеялась, – тут речь идет не просто о товаре с черного рынка, не просто о жульнической торговле. Теперь ясно, что она столкнулась с чем-то куда более зловещим. Где же, скажите на милость, ее дядюшка умудрился раздобыть настолько древний артефакт? Да и как ему хватило средств приобрести столь редкую и дорогостоящую вещь, как этот пифос? Тому есть лишь одно объяснение, и Дора закрывает глаза, думает о папеньке, маменьке и о том, что они бы никогда не смогли позволить себе такое. Славная фамилия Блейк стала вдруг черной и ядовитой, как вода в сточной канаве.

Когда же Дора наконец вспоминает о мистере Лоуренсе, то замечает на его лице выражение, смысл которого ей неясен.

– Что с вами? – спрашивает она.

Он отвечает не сразу, но когда начинает говорить, то выбирает слова осторожно и взвешенно.

– Вы же сами сказали, что не желаете вступать в конфликт со своим дядюшкой.

– Я не могу.

Слова застревают у нее в горле, и Доре стоит немалых усилий не расплакаться.

– Но вы же все равно позволите мне исследовать пифос?

– Я…

Он шумно выдыхает.

– Мисс Блейк, это, безусловно, одно из ценнейших в мире произведений гончарного искусства – не только древнее, но и сохранившееся в полной целости. Было бы непростительно не описать его подробно. Образец глины был датирован. Но предстоит провести еще множество других исследований. Если позволите, нам нужно выяснить, откуда эта глина, и установить, что за мастера создали этот пифос. Вы имеете хоть какое-нибудь, хотя бы приблизительное, представление о том, где его приобрел ваш дядя?

Дора его не слышит, она слишком потрясена, ошарашена мыслями о мошенничестве Иезекии и об исторической значимости стоящего перед ними пифоса. Но потом она осознает, что мистер Лоуренс ждет от нее ответа и в смущении качает головой.

– Ни малейшего понятия. – И добавляет: – Впрочем, погодите. Трое мужчин – думаю братьев – доставили ему этот пифос. Я случайно оказалась возле магазина, когда его привезли.

– Вам известны их имена?

Она пытается вспомнить, упоминал ли их Иезекия, но память не дает никаких намеков, там все как будто в тумане, таком же густом, как лондонский.

– Я не припомню.

– Тогда мы должны их узнать, – заявляет мистер Лоуренс. – Но пока я могу лишь подчеркнуть: крайне важно, чтобы вы закончили копировать изображения с пифоса.

Она совершенно обессилена, кровь гулко стучит в висках.

– Почему?

Мистер Лоуренс слегка наклоняется вперед, уперев локти в колени.

– Я понимаю, почему вы хотите зарисовать сценки пифоса. Но… мисс Блейк, у меня появилась идея. – Дора терпеливо ждет. Мистер Лоуренс вздыхает. – Вы позволили мне использовать пифос и все, что я здесь найду, в качестве материала для исследования. Написанные мной труды вследствие их чрезмерных литературных достоинств – уж простите мне такое самомнение – никогда не были в центре внимания, да, впрочем, и выбранные темы не пользовались ничьей благосклонностью. – Он осекается, в его голосе звучит обида. – Что же до моих рисунков, то, боюсь, мои навыки рисовальщика оставляют желать лучшего. – Когда же Дора опять никак не реагирует на его слова, мистер Лоуренс торопливо продолжает: – Ваше мастерство куда как более развито и сильно превосходит все, что я мог бы сам изобразить на бумаге. И я подумал, что мы могли бы оказать друг другу помощь.