Если бы я писала эту главу о ком-то еще из моих братьев или сестер, мне бы, наверное, пришлось назвать ее «Тайный позор Мэри», или «Все разочарованы в Дэниеле», или «Кристина не могла терпеть». Однако к Полу позор не приставал. Он стоял с выражением такого огромного самодовольства, будто только что окончил ОЧЕНЬ дорогой колледж. И теперь его ласковое прозвище Пол Озорник, сокращенно П.О. для меня обрело совсем иной смысл: Пол Обкаканный.

Я могу ошибаться, но я даже не помню, чтобы он переодел свои штаны, просто помню, как мы застенчиво собрали свои вещи и поспешненько убрались из номера под мстительный басовитый хохот Дэниела. В тот день было воскресенье, поэтому прежде, чем мы смогли уехать, отец повел маленькую группку в лес и отслужил для них мессу среди языческих столпов деревьев – не потому, что ему так захотелось, а потому что это была единственная доступная церковь в округе. Хотя мне представляется, что единственной молитвой, звучавшей в тот момент в его голове, было: «ПОЧЕМУ, ГОСПОДИ, НУ ПОЧЕМУ?»

По дороге домой меня сопровождало чувство, будто мы участвуем в некой похоронной процессии, но где же само тело? К каждой машине, проезжавшей мимо нас по шоссе, был привязан мертвый олень, но только не к нашей. И всякий раз, когда мы сворачивали к заправке, нас окружали машины, хвастливо выставлявшие напоказ свои рогатые трофеи. Я предложила привязать к крыше машины пакетик с какашками моего брата, чтобы хоть немного спасти нашу гордость.

– А если воткнуть в него две крошечные палочки, получится как будто оленьи рога!

Но мое весьма разумное предложение встретили молчанием. Папин ремень безопасности болтался у сидения. Он не смог объять им свою огромную печаль. Отныне он был сломленным отцом.

Позже мы узнали, что Пола не только душ заставляли принимать со специальным охотничьим мылом, но и есть только яблоки да бублики, чтобы олени не учуяли запах съеденной им еды. В глазах отца он был чист, но мы так и не смогли избавиться от подозрения, что Пол обкакался нарочно, просто забавы или удовольствия ради, а может такова была его коварная месть. Кто знает, пути какашек неисповедимы.

После этого красочного фиаско моя семья забросила охоту на десять лет. Мы никогда не говорили о ней, разве что посмеивались над детской несдержанностью моего брата – до одной темной, безлунной ночи, когда все мы отдыхали на маленьком островке у побережья Южной Каролины. Мы с мамой ехали по извилистой дороге, ведущей от центра острова к пляжу, откуда доносился прекрасный и непрерывный шум океана. Закон о световом загрязнении предписывал, чтобы уличные фонари были не слишком яркими и располагались далеко друг от друга. Мы ехали по коридору дубовой аллеи, настолько поросшей испанским мхом, что свет не проникал в нее. Стелившийся вокруг мрак был полон жизни. Наши стекла были опущены, и мы слышали округлое хлопанье пальмовых листьев, оркестр сверчков и перекличку рыгающих лягушек.

– Ох, ну как можно не любить Матушку-Природу? – заметила моя мама, а затем вдруг раздался громкий удар – дорогу перед нами перебегал олененок, и мамина машина ударила его со всей дури, на которую была способна машина без рэперского логотипа на боку. Я мельком увидела его зеленые, как крыжовник глаза, когда их затопил свет фар. А затем – глухой стук, мамино громкое «БОЖЕ ТЫ МОЙ!» – и вот она стала более успешной охотницей, чем когда-либо мог мечтать мой отец.

Когда он об этом узнал, он с тоской спросил, неужели она так и бросила дичь валяться на дороге, но судя по его лицу, он и так знал ответ. Но ничего страшного, он бы все равно не стал его есть. Кто знает, откуда взялся тот олененок и где до этого побывал. И кто знает, с чьей помощью нам достался.

– Тряпочка, – шепчет мне Джейсон однажды поздним вечером, сидя в коконе из одеял, необходимых, чтобы защитить его бренное тело от отцовских настроек термостата. Он закутывается плотнее и вздрагивает: – Она снова меня преследует.

Впервые мы встретили Тряпочку вскоре после того, как переехали сюда. Однажды утром она просто и безо всякой видимой причины появилась в раковине ванной комнаты наверху, которую мы делим с моими родителями. И с тех пор превратилась в создание загадочное и неуловимое, почти как йети. Это была простая, ничем не примечательная и в то же время весьма зловещая тряпочка. Быть может, даже живая. Она почему-то всегда была мокрой, но мы никогда, никогда не чувствовали себя вправе хотя бы на дюйм сдвинуть ее с места.

– Ну и куда зубную пасту сплевывать? – спрашивает Джейсон, выкатывая на меня белки глаз. – Я уже столько ее проглотил, что всерьез подумываю, не позвонить ли в Токсикологическую службу. И я это сделаю, если мне придется проглотить еще хоть немного. Тем более, их номер записан на обратной стороне трубки.

– Да, и как умываться? – в свою очередь удивляюсь я. – Если я наклоняюсь слишком низко – тряпка касается моей щеки…

– Прямо как пальчик утонувшего ребенка, – договаривает до меня Джейсон, и его голос почти срывается на плач. Тут ему в голову приходит мысль: – Как ты думаешь, может, она пытается отомстить нам за то, что я выпил весь бурбон, который твоя мать купила для епископа? Это была ошибка, признаю. Но какая чудесная, восхитительная ошибка!

Временами Тряпочка перемещается в душ и лежит там злобным комочком. Это означает, что она может ходить… или даже ползать. Скорчившись в углу, Тряпка незримо наблюдает за нашими голыми телами. Если бы она могла говорить, наверняка назвала бы нас грязными.

– Если бы Стивен Кинг узнал про Тряпочку, он написал бы такую жуткую книгу, – говорит Джейсон. – В ней Тряпочка незаметно вползала бы в душ к невинным душам и драила их против их воли.

– А детишки на Хэллоуин одевались бы не в призраков, а в Тряпочки.

– Звук капающей крови пугал бы людей меньше, чем звук воды, капающей с Тряпочки.

– Разорви Тряпочку хоть на тысячу кусков, они будут лежать в сырой земле и гулко пульсировать.

Одним серым дождливым днем мы с мамой идем за продуктами в магазин. По мере того, как год приближается к праздникам у камина, мамины ежедневные поручения становятся невероятно успокаивающими. Весной и летом я их всячески избегала, но теперь меня к ним так и тянет! И заниматься всем этим с моей мамой – все равно, что жить внутри рога изобилия. Мы обходим несколько магазинов в поисках самых лучших гранатов. Покупаем плюшевого кролика для моей племянницы, чтобы она «познала нежность и не стала жертвой обездоленного детства». Рынки по всему городу ломятся от корнуэльских кур, «а вы знаете, какие хрустящие у них тельца». И всегда во всем мы должны следовать длинному и страшно требовательному списку моего отца.

Мы идем по отделу супермаркета, посвященному завтракам, мама хватает какую-то коробку мюсли, читает описание и кричит:

– Ой, ВОТ ТОЛЬКО не говорите мне, что это натуральный продукт, видно же, что это кошачье дерьмо! – и заталкивает коробку обратно на полку с таким видом, будто только что нанесла удар всей индустрии завтраков. Исполнив этот долг перед истиной, она направляет тележку в следующий отдел и берет там пачку новых, безупречно чистых тряпочек. Джейсон бросает на меня страдальческий взгляд и дергает меня за рукав пальто. Если мы не спросим об этом сейчас, то, быть может, никогда не узнаем правду. Так и умрем.