— Если ничего не понимаешь — не говори! Я просто не ужилась в коллективе. То есть в общине… Почему меня не пускают к отрокам? Я уже год в общине, прошла имянаречение! Хочу рожать! А мне не дают!

— Этого я не знаю. — Рассохин растерянно пожал плечами. — Из-за характера, возможно… Поэтому и сбежала?

— Не сбежала. Я поехала искать пророчицу. Потому что все лгут! И я это чувствую. Найду и восстановлю справедливость и истину! А если встречу отрока огнепального толка, то обязательно совокуплюсь с ним и зачну.

— А не поздно тебе рожать? — спросил вполне серьезно и тут же пожалел об этом.

— Я уйду от тебя! — Она вскочила и ринулась с островка в разлив. — Ты тоже обманщик и смеешься надо мной!

Рассохин чуть замешкался и поймал за шиворот, когда блаженная забрела в воду по пояс. Накупался сам, но выволок женщину на берег, насильно привел к костру и еще извинился за некорректное поведение.

Похоже, это ей понравилось — настроение у блаженной менялось стремительно.

— Ты ешь, не обижайся. — Рассохин приставил чайник к огню. — Извини, но я старше тебя! Могу задавать всякие вопросы. И это ты пришла к моему костру, а не я к твоему.

— Я не пришла, меня прибило! Заклею лодку и поплыву дальше. Благодарствую за помощь.

— Кто же тебя отпустит? Поплывет она…

— Ты меня… не отпустишь? — вдруг заинтересованно спросила блаженная.

Он не услышал этого интереса и не узрел коварства — молча достал нож и двумя ударами рассек ее лодку пополам, остальное дорвал.

— Сама теперь не уйдешь.

— Ты хочешь, чтобы я осталась с тобой? — Она опять стала гримасничать. — Зачем?! Вот был бы ты отрок огнепального толка!..

— Ваши люди похитили человека на Красной Прорве, — жестко заявил он. — А второго распяли на жерди и оставили умирать. И при этом вы еще не едите мяса! Орешками питаетесь, травкой, птицы божии… Ты же с ними заодно? Если держишь клятвы?

Блаженная встрепенулась, и из мешанины ее слов стало ясно: она знает о похищенном Галицыне и распятом Скуратенко.

— Нет! Я ушла! Искать огнепальную пророчицу! А эти люди вторглись на нашу территорию. Здесь наши места силы. И они священны. А эти вторглись, осквернили — и были наказаны!

— Где сейчас человек, которого взяли на Красной Прорве? Куда увезли?

— Под сень Кедра. Яросвету сейчас хорошо, он прошел много кругов и сразу получил имя…

— Его теперь зовут Яросветом?

— Матерая нарекла.

— Почему ты решила, что ему хорошо? — спросил Рассохин, а сам подумал — уж не ее ли встретил Галицын и голову потерял?

— Яросвет сам говорил! Каждый день мы собираемся на круг. То есть под сенью кедров и обсуждаем свои чувства. Нужно обязательно рассказать обо всем, что ты днем думал, ощущал и как к кому относился. И никто не посмеет солгать.

— И сколько же вас собирается на круг?

Она спохватилась и буркнула:

— Ничего не скажу…

— Как хочешь. — Рассохин попытался зайти с другой стороны. — Но советую лучше мне все рассказать. Про свою компанию. Завтра сюда приедет милиция, уголовный розыск. Они церемониться не будут. Пойдешь за соучастие.

— Куда — пойду?

— В тюрьму!

Блаженная сделала загадочное лицо.

— Ты оставил меня возле себя… Значит, я нужна тебе?

— Оставил, чтоб узнать, где находится похищенный человек.

— Я тебе не интересна как женщина?

— Нет!

Окрепший голос вновь обратился в старушечий.

— Какая я несчастная… Почему не нравлюсь отрокам? Я же хорошенькая!

— Тебя как зовут? — Рассохин достал уголек из костра и прикурил.

— Зарница.

— Редкое имя… У нас в школе игра такая была.

— Я прошла имянаречение.

— На самом деле зарница… Кто же тебя так назвал? Наставник, учитель или как он у вас называется?

— Матерая. Возомнила себя пророчицей.

— А пророк у вас Сорокин?

Она глянула исподлобья и отвернулась.

— Не скажу.

— Ну как хочешь. Раньше-то как звали? В миру?

— Не помню. Я отреклась от мирского имени.

— Почему Матерая нарекла тебя Зарницей?

— Иная жизнь, иное имя. Теперь я отроковица.

Рассохин подскочил.

— Кто?!.

— Отроковица Зарница. А что?

— Очень уж знакомое — отроковица… А мужчины у вас отроки?

— У нас нет возраста. Мы всегда юные.

— Скажи-ка мне, отроковица. Пророчица ваша не из кержаков?

— Не знаю…

— Говорить не хочешь? Твое дело. Но подумай: сама еще молодая, симпатичная… Но выглядишь, как старуха. Ну какая же ты отроковица?.. Когда последний раз в зеркало смотрелась?

— Внешний вид не имеет значения! Это внешняя оболочка, как одежда. Важно, что у человека внутри!

— Внутри у человека кишки, — язвительно заметил он. — Органы пищеварения.

Блаженная хотела возразить, верно, сказать что-нибудь о душе, но обожгла босую ногу, отдернула и сморщилась. Ступни у нее были узкие, изящные, явно выпестованные в хорошей, дорогой обуви, а не в чоботах на деревянной подошве, которые сушились возле костра.

— Ладно, отроковица, — примирительно сказал Рассохин. — Утро вечера мудренее. Жуй черствый хлеб. Вон чай вскипел… Тебе с сахаром? Или это белая смерть?

Вместо ответа она лишь вскинула глаза. Стас налил полную кружку, опустил туда горсть рафинада, после чего отрезал большой кусок хлеба и, подумав, оставил булку и нож.

— Только вы не смотрите, — попросила спасенная, принимая кружку. — Я так хлеба хочу…

— Ешь на здоровье, — он встал. — И ложись спать в мою лодку. Там постелено.

Она тут же его огорошила:

— А ты? Ты не хочешь спать со мной? Мы станем заниматься только тантрическим сексом, без совокупления.

— Мне нельзя даже тантрическим, — серьезно проговорил он. — У меня траур.

Блаженная понимающе скорчила горестную физиономию.

Он прихватил пакет с архивными бумагами, фонарь и пошел на дальний конец соры, где над водой нависал огромный кедр, когда-то упавший в реку и до блеска отшлифованный водой и льдом. Там нашел подходящее место, где ствол расходился на три отростка, устроился между ними и стал набивать трубку…

Оставшись без оружия, карты и, в общем-то, без продуктов — три банки тушенки да полкило галет, на следующий день Рассохин все же вернулся на ленточные болота, где по ошибке был схвачен парашютистами, и уже в сумерках пробрался на первую гриву. Ночь он просидел без огня, затаясь на валежине возле выворотня, и хорошо в рюкзаке был накомарник: ночью с разопревших на солнце марей поднялся гнус, и воздух приходилось цедить сквозь сетку, чтоб дышать. День он проспал на сухом торфянике в болоте, где гулял ветер и сдувал гнус, и следующую ночь отдежурил на второй гриве, но погруженные в трясину древние барханы оставались безлюдными, как в пустыне. Со следующего утра Стас начал обследовать их сначала по периметру, дабы отыскать хоть малейшие следы человеческого пребывания, однако нашел лишь отпечатки яловых сапогов десантуры, которые протопали, словно лошади, да множество свежих сохачьих следов — лосихи приходили на гривы для растела.