В следующий миг он замер, ибо узрел на косом изломе пня черную сажу — гниль-то в дупле всегда ярко-красная или желтая. Да это же труба! Откуда и наносило дымком, откуда вчера ночью искры летели!.. Вот забраться бы и заглянуть, руками пощупать, однако пень в три обхвата, не меньше, и гладкий, как лысина у Гузя, а сил не хватает через колодину перелезть… Он зашел с подветренной стороны и уже через минуту, почуяв горьковатый запах гари, отмел все сомнения.

Но если это труба, то где-то под ней жилье! А как можно вырыть под корневищем землянку, если пень стоит на склоне гривы и всего на метр ниже уже поблескивает вода в тыловом шве болота? Да ее просто зальет, или тогда получится нора, где уж никак не поставить печки…

Здесь был какой-то фокус, но в тяжелую от бессонницы голову уже ничего не приходило, тем паче жаркое солнце начинало морить. Рассохин успокоил себя тем, что жилье погорельца найдено и теперь можно уйти, отдохнуть, обдумать все как следует и вернуться сюда со свежим нюхом, чувствами и мыслями. Даже если сейчас хозяин землянки выйдет, что с ним делать? Брать в плен с одним топориком? А он окажется с ружьем, с рогатиной и не один. Да и вообще, кто их, погорельцев, видел? Говорят, мужики они здоровые, жилистые, ловкие, голыми руками не возьмешь. Можно было бы, так давно переловили…

Стараясь не спугнуть ласточку, он осторожно удалился от трубы за крайние сосны и там уже пошел быстрее и без оглядки. Отсюда до дупла Рассохина было километра два с половиной, и все равно он не решился разводить костер, поел всухомятку, а покурить ушел в болото на подветренную сторону — у кержаков, поди, тоже нюх есть. Табачный дым опять показался едким и вызывал сильный кашель — верный признак простуды. Потом он забрался в свое убежище, заткнул вход рюкзаком, натянул накомарник, согрелся и больше уже ничего не помнил.

Проснулся он от того, что приснился Репа: будто трясет его за плечо и говорит:

— Вставай! Нашлась твоя отроковица! Вон сидит у костра, носки вяжет!

Стас так резко вскочил, что стукнулся лбом о низкий потолок — хорошо, гниль не всю выскреб, а то бы шишка вскочила.

Носки в отряде вязал геолог Галкин: сядет у костра, очки на нос и невозмутимо шевелит спицами…

Он выбрался из дупла, отряхнулся. Был вечер, парило заходящее солнце, и теперь с востока опять натягивало дождевые тучи. Было еще тепло, но Стас сильно зяб, иногда аж потряхивало от озноба, но в тот момент даже в голову не пришло, что это начинается тяжелая простуда. В начале лета погода на Карагаче всегда стояла неустойчивая, случалось, и снег шел или недели полторы мочило каждый день, и он решил, морозит от перепада температуры — такое бывало в начале каждого полевого сезона, организм адаптировался к среде.

Пока Рассохин ходил курить в болото, началась сухая гроза, над далекими урманами сверкали ветвистые молнии и вот-вот должен был обрушиться ливень. Несмотря на это, он надел под штормовку свитер, взял топорик и пошел кромкой к мысу, навестить соседа-погорельца. И всю дорогу на свежую голову думал, как отыскать его логово, однако ничего, кроме как забраться через трубу, не придумал. Ливень настиг его неподалеку от мыса, но Стас прятаться не стал, дабы под шумок дождя обследовать всю территорию вокруг пня.

И пока одолевал последнюю стометровку, промок насквозь, однако же приступов озноба не ощущал. Возможно оттого, что вдохновился изобретением способа, как вытравить кержака из землянки: заткнуть трубу, если он сейчас топит печь! А самому затаиться и смотреть, откуда выскочит…

Дым из пня не шел, однако вода, попадая в трубу, вымыла сажу, которая теперь вытекала из трещины возле корневища. Для пущей убедительности Стас мазнул ее на руку, понюхал — натуральная гарь! Он обошел трубу, щупая ногами пружинистую сырую землю, и вдруг обратил внимание, что поблизости от нее лежит всего одна свежая ветровальная сухостоина, павшая вершиной в болото, остальные все старые, замшелые. То есть погорелец все что можно порубил на дрова сажен на пятьдесят вокруг, а эту почему-то не тронул. Не успел или ходит по ней, как по тротуару, к своему жилищу, поэтому и мох нигде не выбит?..

На сыром болоте следы затягиваются, на гладкой древесине не остаются…

Рассохин забрался на эту валежину, ставшую скользкой от ливня, и осторожно приблизился к комлю, зависшему на вздыбленном корневище. Ничего особенного — кругом нетронутый глубокий мох, на дереве ни царапин, ни потертостей, хотя под дождем мелких деталей не разглядеть, и разве что под самим комлем сухо, хотя туда капает вода — вчера сидел точно в таком же месте. Только мох отчего-то здесь не зеленый, а мелкий и серый, словно засохший ягель.

Странно, вчера под таким же выворотнем был нормальный…

Более из любопытства он съехал на заднице с валежины, сунулся под комель и не ощутил, а скорее, угадал, что это вовсе не мох, а самая обыкновенная шерсть. На ощупь трубчатая, сохачья…

Не ливень, так рядом бы прошел и внимания не обратил.

Стас нашел край шкуры, отвернул — под ней самый обыкновенный люк, как в подпол, только сбитый из двух, горбами кверху, плах. Он тут же накрыл его и отступил за выворотень.

Что делать? Рвануть крышку и вломиться? А вдруг погорелец услышал уже и стоит с рогатиной?

Как назло, гроза свалилась за вторую гриву и теперь громыхает далеко. Нет, лучше выждать до утра, скараулить возле люка и дать по башке, когда станет вылезать. Рассохин огляделся в поисках подходящего дрына и только сейчас заметил, что нигде кругом нет павшего сучка толще пальца — все подобрано и использовано на дрова, значит, старое лежбище, давно живут. Рассохин спустился к болоту, отыскал сухой сосновый сук и, вернувшись, затаился возле шкуры. Дождь еще хлестал, и Стас давно промок, но от напряжения не ощущал ни сырости, ни холода. Немного привыкнув к мысли, что все-таки нашел логово погорельца, может даже похитителя Жени Семеновой, он осмелел и, бережно отвернув шкуру, стал слушать, что происходит за люком. Лежал на боку минут сорок, однако снизу не исходило ни звука. Время было одиннадцать, но если даже хозяин землянки лег спать, все равно чувствовалось бы присутствие человека. Все равно бы засопел, кашлянул, высморкался, скрипнул чем-нибудь, а всякий звук в подземелье усиливается…

Тут же могильная тишина.

Он дождался, когда закончится дождь, и слушал еще около часа, после чего подцепил топориком люк и открыл — снизу пахнуло влажным, затхловатым теплом: вероятно, вчера пришел, протопил печь, чтоб просушить жилище, а сам ушел ночевать в другое место, например к соседу на урман… Рассохин свесился в лаз, достал спички и осветил: колодезный сруб метра полтора, в одной стенке открытая дверь, видимо, оставленная для проветривания. Он спустился вниз, закрыл люк, так чтобы сверху на него опустилась шкура, и сунулся в дверь — низкое помещение, напоминающее гроб, бревенчатые стены, нары, покрытые шкурой…

И подумал: вот бы сейчас лечь, укрыться и полежать…

Рассмотреть больше ничего не успел, спичка погасла. Стас проник внутрь, зажег еще одну и увидел на столе обыкновенную керосиновую лампу со стеклом — погорельцы жили комфортно и не чурались современных предметов быта. Когда он подпалил фитиль и огляделся, жилище после дупла показалось вполне уютным и не таким и сырым: от топленного вчера камелька с дымоходом из обожженной глины еще исходило тепло. В открытом шкафчике стояла деревянная посуда, на хозяйственной лавке — горшки, котелок и три чугунка. Еще на стенах какие-то мешочки, берестяные короба, корытца, меховые шапки и две синие рубахи, висящие на деревянных гвоздях.