Сегодня в ртутном зеркале утреннего моря, в расслоённой дымке тумана, уже позолоченного рассветом, отразился эшелон с личным составом только что сформированной горнострелковой дивизии. Пока ещё даже без номера, с условным названием «Нахичевань».

— Давно из Нахичевани? — наслюнявив обрывок газетной бумаги, спросил Михалыч совсем молодого бойца, с детским азартом вывалившегося в окно кабины машиниста, так что в компактном аду остался только тощий подростковый зад в мешковатых штанах, по-складскому свежей окраски хаки, но уже почернелых от гуталина собственных сапог-«кирзачей». Первый признак неуклюжести новобранца.

— Нэт! — перекрикивая встречный ветер, замотал тот головой, на которой то рассыпалась, то дыбилась рыжая челка, оставленная стрижкой «полубокс», и подтвердил догадку многоопытного Михалыча: — Тры дня, как позвали!

— Призвали… — механически поправил его помощник машиниста Иван, разгибая лоснящуюся потом бронзовую, в угольных разводах, спину. — Видал, Михалыч… — сплюнул он с досадой в груду угля возле жалюзи топки. — Три дня — и уже горный стрелок!

— А кому, Ваня, как не ему… — прищурившись, прикрыв глаз косматой седой бровью, заметил старый машинист, заканчивая склейку самокрутки, — …в горные стрелки? Тебя как зовут, воин Магомета и Красной армии? — спросил он тощий гуталиновый зад.

— Ваха!

— Ты, Ваха, барана в горах пас, конечно?

— Конэчно! — крикнул мальчишка-даргинец из Дагестана, наслаждаясь обилием знобко-бодрящего морского ветра после удушья теплушки. — С дэдушкой!

— Видишь, ему даже дедушку пасти доверяли… — негромко, в обвислые прокуренные усы, пробормотал Михалыч, сунувшись за спичками в карман промасленного до стального блеска ватника. — И козу дикую в горах стрелял? — продолжил он анкетирование юного красно армейца.

— С трыста шагов!

— Ну, и на кой чёрт, скажи пожалуйста, ему курс молодого бойца? — философски резюмировал Михалыч. — Немца от козы отличить сможешь?

— Нэ знаю! — захохотал мальчишка. — У фашиста, говорят, тожи каска с рожкамы! — он заложил за уши указательные пальцы.

— Это не рожки, это дырки для вентиляции… — покачал головой Иван, морщась и опираясь на древко лопаты — ниже колена одной ноги у него скрипел кожей промышленный, ещё госпитальный, протез. — И то… такие только на старых касках, начала войны, остались, в которых они по Парижу гуляли. Сейчас им не до парада. Обручи из резиновых камер на башке носят, противогранатные сетки…

— Зачэм? — высунул из окна голову в рыжей щетине новобранец.

— Берегут башку, маскируют… — надевая протёртые до дыр двупалые перчатки, проворчал «демобилизованный вчистую» ещё в 41-м, Иван.

— Э… давай я покидаю? — сочувственно глянув на протез, предложил Ваха, приставленный, вообще-то, вестовым, для оповещения «воздушной атаки и в случае чего» начальника эшелона.

— Покидай, — подумав, согласился помощник. — Разомнись. А то вы там маетесь в теплушках, как селёдки в бочке…

— Второй дэнь уже, — подтвердил Ваха, нахлобучивая пилотку без всякой солдатской лихости, почти на самые веснушчатые уши, как папаху.

Но в следующее мгновенье пилотка, кувыркаясь, вылетела в окошко напротив, над головой Михалыча. Багровый крап брызнул на морщинистое лицо старика. Тотчас же тяжёлые и частые, словно кузнечным механическим молотом долбали, удары застучали по железу, прорываясь сквозь грохот и шипение идущего поезда. Полетела щепа внутренней фанерной обшивки, засвистел, окутываясь паром, патрубок разбитого манометра и брызнули, разлетаясь, приподнятые на стойках лобовые стекла кабины…

— Ах ты! — сорвался Михалыч с откидного сиденья, чтобы подхватить запоздало оседающего в подломленных коленях Ваху.

Рыжая чёлка пацана быстро напитывалась кровью из багровой прорехи выше лба.

— Воздух! — не то уточняя сам для себя, не то командуя неведомо кому, сорвавшимся голосом вскрикнул Михалыч, растерянно озираясь.

— Нет… — прохрипел Иван, свалившись на гору угля. — Море! Это с моря…

Он успел заметить, как на чёрном рыле паровоза, среди выпуклых многоточий клёпок вдруг брызнули бесцветные искры и обозначился рядок светлых вмятин. Но привычной при таких делах картины — фонтанов гравия, вздыбленных шпал и чёрных, вырвавшихся из-под земли вулканических туч — не было. Небо — до последнего видел помощник машиниста — оставалось чистое, горнопрозрачное, как озеро, перечёркнутое безмятежным, розоватым на просвет, крылом чайки, уже давно не боявшейся вблизи себя клубов паровозного дыма. Невидимая смерть прилетала с моря.

Тем не менее…

… — Воздух! — прокатилась по вагонам команда, когда то тут, то там на дощатых стенках теплушек зазмеились ряды рваных дыр, разлохматилась бурая жесть на покатых крышах и споро отпрянули от перекладин в открытых дверях вагонов бойцы.

Но не все. Кто-то — дёргаясь и кувыркаясь, как тряпичная кукла, кто-то — сбивая пирамиды винтовок, а кто-то — сверху согнутых спин в рыжеватых шинелях уже рухнул в солому, быстро чернеющую от крови.

… — Вызывай авиацию! — распорядился в штабном вагоне начальник эшелона и бросился в тамбур, выдёргивая наган из кобуры и цедя сквозь зубы: — Хоть бы сигать под откос не вздумали. Поубиваются…

… — Давай, Ванюша! Давай! — хрипел Михалыч, лихорадочно раскручивая рукоять крана давления пара. — Сейчас будет поворот от берега. Дотянуть бы только!

— Вот, сука! — у крутанувшегося за лопатой помощника лопнул ремешок протеза.

… — Разбирай винтовки! — орал старшина в вагоне боевого охранения, по которому уже прошёл смертоносный свинцовый град.

Хоть и понимал полную бессмысленность своих действий…

— Чего разлеглись, как тюлени! — подбадривал новобранцев старшина, раз за разом передёргивал затвор трехлинейки, посылая пулю за пулей в сторону возникшего из тумана посреди залива железного островка, на котором можно было рассмотреть башенку рубки и спарку со злыми огнями перед ней…

С тех, кто должен безопасность обеспечить

— Так что теперь мы вынуждены организовать сопровождение наших стратегических эшелонов, как это ни странно, и с моря тоже, — продолжил комиссар 1-го ранга Курило, протирая бархоткой линзы пенсне. — Там, где перегон подступает к самому берегу, их сопровождают «Морские охотники». Пока, правда, безрезультатно… — Он осмотрел линзы на просвет солнечного луча, пробившегося с чердачной скупостью сквозь тяжёлые портьеры. Разговор этот, само собой, происходил в Туапсе, в штабе КЧФ, в Политотделе. — А вот результата, Давид Бероевич, от нас требуют. Прямо скажем, три шкуры дерут. Особенно после этой истории с «Иосифом Сталиным», — закончил Курило.

— Какой истории? — насторожился полковник Гурджава, сосед комиссара по коридору дореволюционного страхового общества, хозяин соседнего кабинета — начальник разведотдела.