«Это уже кое-что!» — незаметно для посыльного радостно оживился Трофим Иванович, едва пробежав глазами содержимое пакета со взломанной сургучной печатью и штемпелем криптографического отдела: «Совершенно секретно».

Это его оживление, профессионально скрытое рыбьей безучастностью на жёлчном лице, выразилось только в скрипучем сучении ног под дубовым столом и жесте «кури», с которым Трофим Иванович подтолкнул пальцами коробку достаточно редких сейчас папирос «Ялта», мол, «Гуляй, босота…»

Папироски-то уже окончательно довоенные. Во всесоюзной здравнице и крымской жемчужине теперь прохлаждается под белыми беседками и пальмами немец поганый, гуляет вдоль гипсовых балюстрад, но не нарисованных на жёлтой крышке папиросной коробки, а настоящих…

— Благодарю, товарищ майор, — с неожиданным достоинством сказал очкастый мальчишка — младший лейтенант из отдела дешифровки, но папирос не взял. И на злобно-недоумённый взгляд Кравченко очкарик ответил даже чуть насмешливо, если не показалось: — Не курю, товарищ майор, вредно.

— Ну, тогда вали… — сердито процедил Трофим Иванович, уставившись в бумаги невидящим взглядом. — Умник…

В сообщении из шифровального отдела радоваться было и впрямь особенно нечему. «Историк» подтверждал внедрение агента абвера в состав флотского разведотряда Тихомирова:

20.05.43

Непосредственно об агенте достоверно известен только позывной, которым он пользовался в осаждённом Севастополе — «Еретик». Точное местонахождение агента на данный момент не обнаружено, но полагаю, он на оккупированной территории… Обратите внимание на все диверсионные группы, заброшенные в Крым с весны-лета 1942 года, поскольку связь с «Еретиком» в Севастополе окончательно прервалась в апреле 42-го.

Историк.

— Значит, всё-таки это не догадки и не фантазии Овчарова… — недовольно хмыкнул Трофим Иванович, немало надеявшийся в последнее время, что дело обстоит именно так.

В последнее время, потому что в положение он попал двоякое. С одной стороны, от него требовалось: «вынь да положь» немецкого агента, а с другой стороны — все кандидатуры на эту роль, которые осторожно предлагал следователь Кравченко, начальником Особого отдела решительно отметались:

— Доказательства! Что ты мне политическую неблагонадёжность тычешь?! Ты мне рацию давай, явки, парабеллум под подушкой!

А если он не находится никак, клятый парабеллум этот, мать его так, то есть папу? Неблагонадёжности у каждого — никакой наволочкой не охватишь, а шпиёнского пистолета в ней не обнаружено… Так что поневоле уже закрадывалась мыслишка в изнурённые кравченковы мозги: «А есть ли он вообще в материалистическо-диалектическом бытие, этот немецкий агент? Или, если он не выдуман, то, может, добросовестно пригрезился подполковнику Овчарову, раз уж ему выдуманные шпионы никак не подходят?»

Оказывается, не выдуман чёртов агент и начальству не примерещился. Существует в природе. И даже кличку имеет — «Еретик».

«Еретик»! Сектант. Ревизионист. А главное, изувер — предатель веры истинной! — Трофим Иванович невольно осклабился в жутковатом подобии улыбки.

А вот второе донесение «Историка» было, что называется, «бальзам на душу».

«Попадание исключительное, в десятку! — решил Кравченко. — Як то кажуть — пидставляй обыдви жмэни…»

Относительно запроса по «Учительнице».

В сотрудничестве с оккупационными властями не замечена, напротив — находится в активной разработке отделом «1С». Тогда как недавно у неё поселившаяся «Ученица» вызывает оправданные подозрения. Как мне удалось выяснить, будучи дочерью чекистского начальника, она организовала (скорее всего по собственной инициативе, а не по поручению органов НКВД) комсомольское подполье. Но сразу по её эвакуации в Гурзуф (!), все члены подполья были арестованы армейской контрразведкой и расстреляны. Сама же она, якобы случайно (!), поселяется у «Учительницы» — партизанской связной и, после проведения операции «Фельдполицай» уходит то ли с партизанами, то ли с флотскими разведчиками.

Историк.

«Нет, ну чем не „Еретик“!.. — чуть было не потёр по-крысиному руки Трофим Иванович от удовольствия. — Вернее, „Еретичка“… Дочь большого начальника НКВД! Образцовая комсомолка! Как жарко, должно быть, она агитировала юных засранцев, мол, обещали же: „Но если вдруг коварный враг нарушит!“ Так давайте теперь: „За Родину, за Сталина!“»

— Не-ет… — вслух проскрипел Кравченко, звякая ключом в замочной скважине ящика в тумбочке стола. — Матёрый враг, настоящий, подлинно идейный. Это тебе не белого полковника изобличить, который ливрейным швейцаром в «Метрополе» прикинулся, а сам над тортом-безе Лаврентия Берия, сняв штаны, корячится…

Он выложил на стол тонкую коричневую папку личного дела «Пельшман Анастасии Аркадиевны».

«Это ж своим умом соплюхе допереть надо было, что вся эта их жидовська маячня про марксизм-ленинизм — херня полная, причём не на постном масле, а на кровушке человечьей… Нет, хороший враг, глубоко замаскированный. За такого всем по соплям дадут, что пробдили, а мне — орден, что набдил… — Трофим Иванович на секунду задумался и хмыкнул: — И даже „Историку“, может быть, отломят отпущение грехов. Обойдётся десяткой-другой на лесоповале после войны… Когда наша возьмёт…»

С первого дня войны ничуть не сомневался в нашей победе бывший петлюровский контрразведчик подхорунжий Кравченко. Если за «Неньку-Украйну» столько кишок выпустили, то за Родину-мать тот же хохол своих не пожалеет, здраво рассудил бывший петлюровец. Клята, мята, мать бы её, а своя уже — Родина.

«Молодец, „Историк“…»

Агентом под псевдонимом «Историк» был преподаватель немецкой диверсионно-разведывательной школы зондерштаба абвера «Р» гауптман Иванов Валериан Ильич. Бывший учитель истории и бывший капитан Красной армии, политрук 137-го отдельного стрелкового полка, сформированного на базе местного ополчения — и едва успевшего получить хоть что-то кроме нумерации, прежде чем попасть в окружение.

Потом был лагерь, где полевой комиссар, несомненно, русский и по документам, и по морде, ничтоже сумняшеся идейных соображений, предложил свои услуги немцам. И, как ни странно, именно работая на победоносную армию в вербовочном центре абвера, в том же лагере, Валериан Ильич пришёл к твёрдому убеждению: «Победоносной амбец!»

То ли в морду ему слишком часто плевали порядочные политруки перед расстрелом, то ли вдруг почувствовал разницу между замордованным героем и пришибленным холуём. Да и примеров в русской истории бывший её исследователь знал, поди, много и разных… Но, как бы там ни было, уже гауптман Иванов, уже в разведшколе штаба «Валли», как-то имел он довольно странную, полную уместных софизмов и неуместных намёков, беседу с одним учеником, диверсантом, бывшим лейтенантом РККА, которого весьма отчётливо подозревал (и ни с кем, надо сказать, своими подозрениями не поделился) в намерении сдаться сразу по приземлению.