Мы заняли свои места в первом ряду, рядом с другими почетными гостями.

Люди переговаривались взволнованным шепотом, на столе в центре зала лежало тело, приготовленное для вскрытия. Еще прикрытое блестящей светлой тканью, под которой едва угадывался силуэт. В наших билетах тело описывалось словно вкусное блюдо, specialite de la maison[85]: «Научный талант доктора Рюйша позволил специальным образом подготовить тело, так, чтобы оно сохранило естественный цвет и консистенцию, казалось свежим и почти живым». Состав этой волшебной жидкости Рюйш держал в строжайшей тайне — эта субстанция наверняка была усовершенствованным вариантом той, благодаря которой все еще существовала на свете нога Филиппа Ферейена.

Вскоре зал был уже битком набит. Наконец впустили еще десяток студентов, большей частью иностранцев — теперь они стояли вдоль стен, среди скелетов, в странной с ними гармонии и вытягивали шеи, стараясь разглядеть хоть что-нибудь. Перед самым началом вошло несколько элегантных мужчин, одежда которых выдавала иностранное происхождение, и заняли лучшие места в первом ряду.

Рюйш появился в сопровождении двух ассистентов. После краткого вступительного слова, произнесенного профессором, они — с двух сторон одновременно — подняли покрывало и открыли тело взорам публики.

Ничего удивительного, что со всех концов послышались вздохи.

Тело принадлежало молодой худой женщине, насколько мне известно, оно было вторым, подвергшимся публичному вскрытию (прежде для занятий по анатомии разрешалось использовать только мужские тела). Мой дядя шепотом поведал нам, что это какая-то итальянская проститутка, убившая своего новорожденного ребенка. Отсюда, из первого ряда — в каком-нибудь метре от стола — ее смуглая, идеально гладкая кожа казалась розовой и свежей. Кончики ушей и пальцы стоп чуть покраснели, словно женщина слишком долго пробыла в холодном помещении и замерзла. Очевидно, тело смазали маслом, а может, оно использовалось Рюйшем для бальзамирования, потому что кожа женщины блестела. Ниже ребер живот проваливался, над хрупким смуглым телом возвышался лонный бугорок — словно самая главная и значимая кость организма. Даже меня, человека привычного, эта картина взволновала. Обычно вскрытию подвергались тела преступников, не заботившихся о себе и беспечно игравших своей жизнью и здоровьем. Совершенство этого тела будоражило, и я не мог не оценить запасливость Рюйша, которому удалось раздобыть тело в столь хорошем состоянии и так хорошо его подготовить.

Для начала Рюйш обратился к публике, педантично перечислив титулы всех почетных гостей — докторов медицины, профессоров анатомии, хирургов и чиновников.

— Приветствую вас, господа, и благодарю столь многочисленных гостей за внимание к моей лекции. Благодаря щедрости нашего магистрата я смогу открыть вашему взору то, что природа прячет у нас внутри. Вовсе не из желания выместить на этом бедном теле свой гнев или наказать его за грешный поступок, но ради того, чтобы мы могли познать себя — такими, какими сотворила нас рука Господа.

Он также объявил собравшимся, что женщина эта умерла два года назад — то есть тело два года пролежало в морге, оставаясь, благодаря методу Рюйша, свежим. При виде этого обнаженного, беззащитного, прекрасного тела у меня сжималось горло, хотя обычно я смотрю на человеческие останки спокойно. Но я подумал, что можно добиться всего и стать кем угодно, если — говорят — очень захотеть, ведь человек — центр творения, а наш мир — это мир человеческий, а не божественный или какой бы то ни было другой. Одного только мы не можем получить — вечной жизни. Господи, Боже ты мой, ну откуда в нас это желание стать бессмертными?!

Рюйш ловким движением руки произвел первый, продольный, разрез, кому-то из сидевших справа, видимо, стало нехорошо, потому что внизу на мгновение возникла суета.

— Эта молодая женщина была повешена, — продолжил Рюйш и приподнял тело так, чтобы мы могли разглядеть шею, на ней в самом деле виднелся горизонтальный след — всего-навсего полоска: даже трудно поверить, что она могла стать причиной смерти.

Сначала Рюйш занялся органами брюшной полости. Он подробно описал пищеварительную систему и, прежде чем перейти к сердцу, позволил публике заглянуть ниже — извлек из-под лонного бугорка увеличенную после родов матку. Лекцию Рюйша даже мы, его коллегии братья по цеху, воспринимали как магическое представление. Движения его изящных светлых ладоней были пластичны и плавны, словно у ярмарочного фокусника. Публика завороженно следила за ними. Хрупкое тело открывалось перед публикой, обнажая свои тайны — доверчиво, уповая на то, что такие ладони не могут причинить зла. Комментарии профессора были кратки, лаконичны и доступны. Он даже позволял себе шутить, но обаятельно, нисколько не роняя при этом собственное достоинство. И тогда я понял суть этого представления, причину его популярности. Своими плавными жестами Рюйш превращал человека в тело, на наших глазах разрушая его таинственность, профессор раскладывал его на составные части так, будто разбирал сложные часы. Ужас смерти исчезал. Бояться нечего. Мы представляем собой механизм — что-то вроде часов Хёйгенса[86].

Взволнованные зрители в молчании покидали зал, останки снова прикрыли той же тканью. Но уже через мгновение, оказавшись на улице, где солнце окончательно разогнало тучи, публика разговорилась, а приглашенные — в том числе и мы — направились в магистрат на банкет по случаю лекции Рюйша.

Филипп, однако, оставался мрачен и молчалив, его, казалось, совсем не привлекали великолепные яства, вино и табак. У меня, по правде говоря, настроение тоже было не ахти. Не стоит думать, что для нас, анатомов, вскрытие — нечто обыденное. Порой, вот как сегодня, рождается нечто — я назвал бы это «правдой тела» — удивительная вера в то, что, несмотря на очевидную смерть, несмотря на отсутствие души, тело само по себе представляет сконцентрированное целое. Разумеется, мертвое тело — мертво, я хочу сказать, что оно сохраняет свою форму. Форма — по-своему — остается живой.

Эта лекция Рюйша открывала зимний сезон в Де Вааг: теперь здесь будут регулярно проходить лекции, дискуссии, публичная вивисекция животных — как для студентов, так и для широкой публики. А если обстоятельства обеспечат анатомов свежими телами — то также и публичные вскрытия. Ведь пока только один Рюйш умел заранее приготовить тело — даже (как он утверждал сегодня, хотя мне в это верилось с трудом) двумя годами ранее, — и только ему не была страшна летняя жара.

Если бы не наше возвращение домой на следующий день — сперва на барже, а затем пешком, — я бы никогда не узнал, что́ мучило Филиппа Ферейена. Но все равно его рассказ кажется мне удивительным и неправдоподобным. Как врачу и анатому, мне уже приходилось слышать о подобном феномене, однако я всегда считал эти странные боли порождением буйной фантазии, следствием чрезмерного нервного возбуждения. Между тем Филиппа я знал уже много лет, и мало кто мог сравниться с ним по точности ума, скрупулезности наблюдений и оценок. Разум, избравший верный метод, может при помощи собственных четко сформулированных идей достичь подлинных и необходимых знаний о мельчайших деталях мироустройства — так учил нас Филипп в университете, где полвека тому назад преподавал математику Декарт. Ведь Бог, являющийся самим совершенством, подаривший нам способность к познанию, не может быть обманщиком, следовательно, верно используя этот дар, мы должны обрести истину.