что сам был голый… и моя мужская энергия сразу как-то сдулась, да. Но зато проснулась невесть откуда взявшаяся любовь. Да, любовь, я настаиваю! Я закутал ее в простыню, я отирал ее кровь рукой и вытирал руку о свое тело, я обнимал ее, дрожащую и плачущую, я целовал ее в макушку и шептал: «Милая, милая, сейчас, не бойся…» Дарья Николаевна вызвала скорую, подозревали перелом носа, я – вы не поверите! – пригнал переносной рентген, я не считал денег – сделали снимок, законопатили ей нос специальными пробками, из длинных полос ткани, вымоченных в каком-то желтом растворе. Известный лицевой хирург всё сделал, я его тоже срочно вызвал к себе домой… И вот всего через три часа она, обмазанная йодом, перевязанная, с наклейкой на скуле и с этими смешными хвостиками из ноздрей, переодетая в свежее, в длинную ночную рубашку… Она лежала в моей постели, а я лежал рядом, осторожно держа ее руку, перебирая ее пальцы и уверяя, что до свадьбы заживет…

– Зажило? – спросил я.

– Да, разумеется, – сказал он. – Я женился на ней. Не то чтобы я хотел искупить какую-то вину. Хотя, может быть, и это. Но это не главное. Я на самом деле в нее влюбился. Меня просто ломало и крутило от нежности и страсти.

Я велел Дарье Николаевне щедро расплатиться с остальными девочками и стал погружаться в новую счастливую жизнь. У нас родились дети. Трое. Девочки-погодки и потом, еще через два года – мальчик. Она окончила институт, я все оплатил по высшей ставке. Завела небольшой бизнес. На мои деньги, разумеется. Я не уверен, что она вышла в ноль. Так, развлечение. Но я был только рад. Любила ли она меня? Не знаю. Временами, наверное, все-таки да. Взгляд, вздох, объятие – не обманешь. Наверное, она чувствовала благодарность. Хотя я благодарности не требовал, это ведь низко – делать добро, а потом напоминать. Я ее любил! Любить-то любил, но – тоже как-то неправильно. Как Раскольников Соню. Не ее любил, а страдание человеческое. Смешно, правда?

– Чего ж смешного?

– Того смешного, что к ней постепенно переходили доверенности на все мои счета и вклады… Дарья Николаевна этому не препятствовала. Наоборот, она будто бы была на ее стороне. Оно и верно. Мне уже было за шестьдесят, а ей – едва тридцать. Надо не о себе думать, а о ней, о детях. Дети, разумеется, учились за границей. Она часто к ним езживала, пару раз и я съездил… Вот… А потом…

И он замолчал.

– И что потом? – поторопил я, тем более что с моей ногой уже всё было в порядке – я нашел этот чертов камешек, вернее крупную песчинку, которая застряла где-то сбоку, ближе к носику туфли.

– А потом, – грустно рассмеялся он. – А потом, когда у нее в Лондоне появился «один человек», оказалось, что в моем доме уже нет ничего моего. Включая сам дом, то есть квартиру. Всё уже принадлежало ей и детям. Моего осталось только пиджак «Джеф Уотерс» и ботинки «Грейсман». И домашние брюки. Как говорится, ушел в чем стоял. Точнее сказать, меня выгнали.

Он встряхнул свою черную сумку-торбу. Раздалось жестяное бряканье, и, как будто нарочно, мимо нас прошел какой-то парень, на ходу допивая пиво; он собрался бросить пустую банку в урну. Мой собеседник лебезящим тоном попросил: «Баночку сюда, если не трудно!» Прихлопнул ее ногой, сплющил. Кинул в сумку.

– Сочувствую, – сказал я.

– Правда?

– Правда. Хотя несколько странно. Вы же ее осыпали благами, а она вот так. Трудно поверить, что человек, что женщина, пускай даже… – я запнулся, хотел сказать «бывшая проститутка», но нашел нужные слова: – пускай даже с такой сложной биографией, может быть настолько коварной и неблагодарной… Очень странно. Почти невероятно.

– Да она тут ни при чем! – воскликнул он. – Это Дарья Николаевна! Моя помощница, почти что няня с юных лет!

– Да ну?

– Вот, вот, вот! – он залез во внутренний карман пиджака, вытащил потертый конверт, достал письмо, протянул мне и тут же отдернул: – Нет! Я лучше сам прочитаю. Вот, слушайте:

Мой дорогой, мой незабвенный, мой некогда самый любимый, а сейчас самый ненавистный человек! Ты помнишь нашу первую встречу? Тебе было всего семнадцать, у тебя были прыщи и юношеский невроз, и твои папа и мама наняли меня в домработницы. Я была старше тебя ровно на семь месяцев. Мне уже было восемнадцать, и я была бойкой девчонкой. Они взяли меня специально, чтоб ты меня трахал. Чтоб я тебя утихомиривала по этой части. Чтоб ты спокойно учился в институте, не заглядывался на девчонок, не страдал оттого, что не дают. Чтоб дома тебя всегда ждала ласковая, красивая, веселая и умелая молодая баба. И тебе это нравилось. Ты даже иногда ночью мычал мне всякие слова, я помню. Я сначала привыкла к тебе, а потом полюбила тебя. Ты женился и разводился, но меня не отпускал. Ты спал со мной тогда, когда тебе это было надо. Конечно, я должна была уйти, ведь же не крепостное право, тем более что я накопила не так мало денег за эти годы. Но, грешным делом, я привыкла не только к тебе, мой сладкий, но и к жизни в роскошной квартире, к шоферу, к банковской карте… Это уже всё было мое. И я нанимала тебе девок для твоей «утренней неги», потому что я точно знала: пройдет еще три, пять, семь лет, у тебя перестанет стоять даже по утрам, нам с тобой будет за семьдесят, и мы останемся вдвоем. Официально или нет – какая разница. Но ты станешь навсегда моим, а я – навсегда твоею. Но вот ведь как вышло. Я ждала от нашей жизни чего угодно, любых трагедий и болезней, но – не этого пошлого предательства. Ты предал мою полувековую любовь. А иногда мне кажется, что я сама виновата. Зачем в твоей спальне я положила такой легкий афганский ковер на такой скользкий паркет? Хотела, чтоб всё было дорого и красиво… Но всё равно это сделал ты. Пусть тебя простит Бог – но не я.

Дочитав, он сложил письмо обратно в конверт и спрятал его в карман.

– Вы это всё выдумали! – сказал я, вставая с лавочки.

– Конечно, выдумал! – кивнул он. – Но не всё.

Swap, или Обмен

легенды и мифы грядущей эпохи

У писательницы Куси Бакусиной муж работал нейросетью на ресурсе «Книгофантики.Ру». Как только туда поступал запрос типа «крутой романец про любовь