В комнате у окна стоял стул – единственная мебель. Михаил усадил на него Софи, а сам сел рядом на пол.

– Уезжай на юг, – сказал он задумчиво и провел пальцем по линиям татуировки у нее на руке, до которых смог достать. – Тут будет опасно.

– Без тебя не поеду, – упрямо ответила Софи. – Я привезу тебе кисти, краски, бумагу – будем рисовать вместе. Здесь, у ворот, среди солнечных станций – где захочешь.

– Не стоит. Джамал был прав – у меня никакого таланта. Я не умею рисовать, с чайной у меня тоже не сложилось, с восстанием – тем более.

– Тебя же взяли обратно!

– Из жалости, Софи, из жалости. – Михаил положил голову ей на колени. – Я все вижу и все прекрасно понимаю. Когда мне говорят, что городской Совет – плохо, я заранее знаю, что меня хотят в этом убедить для выгоды говорящего. Его не интересует правда, его интересует власть.

– Ты об Артуре сейчас?

– Пусть даже и о нем. – Художник пожал плечами. – Я устал, Софи. Устал и хочу, чтобы все это побыстрее закончилось.

– Ты часто повторяешь это, я вижу твои сомнения и равнодушие. Как и ты, я многое понимаю. И последние месяцы… я знаю, что ты избегаешь меня.

– Софи, вся моя жизнь – это Город. Никто его не знает, как я. Я пролезал в самые узкие щели, рисовал людей, рисовал дома, камни, улицы, проспекты, электрички, подвалы – все подряд. Ты, впрочем, видела. Я знаю, что все мои картины кажутся людям странными из-за того, что я делаю с цветом, как я ломаю линии. Но я так вижу этот Город. Он все, что у меня есть, и я люблю его. Он дарит… дарил мне смысл жизни долгие годы – я хотел рисовать его всю жизнь. Но всегда все портили люди.

– Так ты хочешь, чтобы закончились люди? – Софи изумленно посмотрела на макушку Михаила.

– Не уходи, – внезапно сказал он вместо ответа и отпрянул в сторону.

В глазах его зажегся лихорадочный огонек; Михаил запустил руку в волосы, взъерошил их пуще прежнего, затем подошел к окну и оперся о подоконник.

– Пожалуйста, не уходи, – заговорил он быстро, – не нужны мне ни краски, ни холсты. Я уеду на юг, как мне и приказывают, но с тобой. Я думал, что выдержу, но нет… я не справлюсь, Софи. Я поломался. Поломался как полая кукла – ей продырявили грудь, вытащили из нее все, что было дорого, все, что имело значение. На сам Город я не могу опираться – его одного мне больше недостаточно. И всего меня теперь связываешь только ты. Когда Джамал сказал, что я не умею рисовать, – я посмеялся и сбежал от него. Ты это помнишь. Ты знаешь, что я ходил к другим художникам-одиночкам, к иллюстраторам. И все они отказывали мне в учебе и работе под разными предлогами. Тогда я просто пожал плечами и решил открыть чайную, чтобы было на что содержать себя.

– Да, я помню.

– Но я тебе не рассказал одного.

Тут он повернулся к ней – безумный огонек в его глазах потух, он ссутулился еще сильнее.

– Когда я снял дом под чайную, я привез туда свои картины, чтобы развесить их по стенам. Хозяин, выходя из дома, посмотрел на них и предложил не вешать эту мазню, потому что никто не захочет пить и есть под прицелом такой вульгарности. Понимаешь? После этого я закончил всего две картины, сколько бы ты ни уговаривала меня. Я просто не могу… Это произошло почти полтора года назад – я ушел из восстания спустя несколько дней.

– Я думала… – Софи смотрела на него растерянно.

– Да, я знаю. Извини. Зачем тебе мои проблемы? Я и к Артуру вернулся-то только затем, чтобы придать себе хотя бы какой-то смысл. Все это время я показывал тебе свои старые работы. Все, что у меня есть, – это ты. Я думал, что смогу сбежать и от тебя. Думал, что одному мне будет легче. Я и Город – так было раньше. Но тут, – он приложил руку к груди, – постоянно болит. А когда ты приходишь – становится легче.

– Мой милый, конечно, я останусь. Заберу вещи, а потом мы уедем. Когда все закончится – снимем дом на юге, среди станций. Ты снова начнешь рисовать. Я буду работать там же, рядом с тобой. И никто никогда нам не помешает. Я пришла к тебе сегодня через восстание.

– Спасибо. – Михаил поцеловал ее. – А я бежал от тебя, от себя и от всего мира через то же восстание.

– Обещаю, я помогу тебе найти себя. Ровно так, как ты хочешь. Но не скрывай от меня ничего. У тебя это слишком хорошо получается, а я тебе верю. Во всем и всегда. Обещаешь?

Михаил слабо улыбнулся:

– Больше года я рассказывал тебе всю свою жизнь, за исключением этой маленькой подробности. Но теперь ты знаешь все.

Софи подумала, что эта улыбка – слабая и тонкая – первая за многие дни. Они с Михаилом и правда виделись все реже и реже, но в те дни, когда встречались, они могли с одинаковой легкостью и говорить всю ночь, и молчать. Им было хорошо вдвоем. И теперь она с удивлением понимала, что не сумела разглядеть в нем эту глубокую, вязкую тоску по его мечтам, которые так легко убил Джамал и те художники-одиночки.

Михаил принес в комнату еще один стул, немного еды. Они сели напротив окна и наблюдали за безмолвными и недвижимыми деревьями в крохотном саду. Выстрелы и крики раздавались где-то совсем рядом, но казалось, что они совсем из другого мира, которому ни Софи, ни Михаил больше не принадлежали.

Так прошло два дня. Михаил по-прежнему работал на почте – собирал и систематизировал новости, Софи помогала мятежникам на площади. Утром и вечером, во время перерывов они укрывались в комнате с видом на внутренний двор – любили друг друга, ели, разговаривали и молчали. Их мир окончательно отделился от Города.

Риккардо задержался на эти два дня, хотя Джамал и пытался его выгнать на юг, – вместе с Софи они помогали в госпитале, раздавали еду. Электрички приходили все реже и реже – каждый день на станции вывешивали новое расписание, которое становилось все короче. Софи краем уха слышала, что сообщение между двумя частями Города вот-вот прекратится.

* * *

А тем временем за Мерритон-сквер продолжалась война – полицию удалось оттеснить на всех трех северных проспектах, и мятежники выдвинулись в сторону центрального вокзала. Идти было необычайно сложно – полиция отчаянно сопротивлялась. Утром третьего дня полиция предприняла очередную попытку штурмом взять площадь.

– Полиция идет в атаку по южному проспекту! – коротко сообщил Риккардо, забежав в комнату.

За несколько минут до этого с улицы, где-то совсем рядом, стали доноситься выстрелы и крики.

– Но как? Полиция была отрезана от этой дороги! – воскликнул Михаил, подскакивая на месте.

– Не знаю, не знаю, – пробормотал Риккардо. – Я понятия не имею, как им это удалось. Вероятно, диверсия. Могли пробраться… Да как угодно! Они в шести домах отсюда, пора уходить!

– Это будет быстрый удар в спину, – на бегу сказал Михаил.

Софи первая оказалась на крыльце и тут же отпрянула внутрь – обстрел велся из окон домов вдоль проспекта, в самом начале которого медленно двигались отряды полицейских, прикрытых толстыми металлическими щитами.