– Уверен, их придется как-то умаслить, – сказал Сенлин достаточно громко, чтобы его услышал – как он надеялся – только Тарру. – Нам придется делать все, что от нас потребуют. Как только ты достаточно окрепнешь, а я освобожусь от этой жестянки, снова будем действовать самостоятельно. Думаю, лучше всего будет пробираться вниз, наружу, а потом – через Рынок. У меня есть друзья с кораблем. Большим. Нам нужно будет придумать способ привлечь их внимание. Может быть, мы пройдем немного по пустыне и зажжем сигнальный костер или напишем послание на песке. А потом сможем вернуться в Пелфию. Мы могли бы оказаться там через неделю или две, если повезет.

– Том… – начал Тарру и закашлялся, вспомнив о награде за голову Сенлина. – Я хочу сказать, Сирил, это не план, а фантазия. Допустим, множество чудес выстроятся в шеренгу, чтобы этот поход стал возможным, но скажи, зачем ты так стремишься вернуться в Пелфию?

– У меня есть причины.

– А у меня – сомнения! – прохрипел Тарру. – Как только мы войдем внутрь, как только поставим все на карту и попросим фанатиков о помощи, как только мы обратимся, пути назад уже не будет. С этими ребятами нельзя шутить. Клану Марата многое свойственно, но уж точно не склонность к прощению.

– Тогда мы просто сделаем все возможное, чтобы стать незапоминающимися.

– Ну ладно, – саркастически отозвался Тарру. – После вас, сэр Ведро.

Войдя в лагерь, Сенлин с трудом понял, что происходит. Там царила сильная суматоха, которая продолжалась несколько минут. Он слышал обрывки разговоров, временами – голос Тарру и бормотание на ходском. Он постарался не вздрогнуть, когда чьи-то руки коснулись его обнаженной спины и схватили за плечо. Он позволил отвести себя к табуретке, где его толкнули вниз чьи-то натруженные ладони. Наконец из неразберихи донесся отчетливый голос, хриплый и старческий. Он произнес совсем рядом с ухом Сенлина:

– Клянешься ли ты никогда не поднимать руку на товарища-хода? Отрекаешься ли от всякой преданности обманам старого языка, как произносимым, так и записанным? Обещаешь ли ты сделать все, что в твоих силах, чтобы повергнуть Башню к ногам Короля Ходов? Клянешься ли ты в этом своей кровью, кровью отца и матери, кровью своих сыновей и дочерей?

Эта кровавая клятва напомнила Сенлину обеты, которыми его ученики обменивались на школьном дворе, где каждое обещание сопровождалось списком последствий, одно страшнее другого. Тот, кто нарушит слово, должен будет съесть червяка, сесть на куст ежевики и прыгнуть в море с камнями в карманах. Ученики нагромождали все больше и больше ужасов для подтверждения клятв, а затем скрепляли сделку рукопожатием, перед этим плюнув в ладонь.

Сенлин не раз говорил им, что честное слово не требует курсива, чтобы быть правдой, и никакое количество подчеркиваний не может изменить ложь. Подумать только, когда-то он считал честное поведение само собой разумеющимся, относящимся к вопросам долга. Но если Башня и научила его чему-то, так это тому, что честь – столб для битья, а честность – плеть. Он мог сказать правду и умереть с ведром на голове, оставив жену и ребенка во имя чести, а мог и солгать.

Собрав все оставшиеся силы, он прокричал в ответ:

– Да, клянусь!

– Тогда добро пожаловать, ходдер. – Сенлин почувствовал скрежет металла о металл, когда что-то ткнулось в заклепку на воротнике. – Так, будет очень громко. Приготовься – сейчас мы немного позвеним.

Когда Сенлин наконец-то освободился от клобука, он чувствовал себя так, будто голова превратилась в язык колокола. Он зажал уши ладонями, хотя это и не помогло, и прищурился от голубого сияния, которое, казалось, исходило отовсюду одновременно. Перед носом возникла чаша с мутной водой, и он выпил ее так же быстро, как и выблевал обратно. Вторая попытка увенчалась успехом, и, по мере того как он медленно пил, сияние сумерина, растущего пятнами на потолке и стенах, тускнело. Он плакал и не мог сказать, было ли это от облегчения или от ставшего непривычным света.

Несмотря на все старания Тарру описать окружающее, оно все еще выглядело для Сенлина дико. Комната не слишком походила на пещеру. Хотя он и не был уверен, почему представлял ее себе именно такой, все же несколько удивился, когда не обнаружил минеральных «рогов», сочащихся каплями воды с потолка или выступающих из земли. Тарру сказал, что Тропа напоминает шахту, хотя и это тоже оказалось не совсем верно. В помещении, где они сидели, не было ни прямых линий, ни опорных балок шахты. Черная тропа, или, по крайней мере, эта ее ветвь, больше напоминала муравейник или кроличью нору. Здесь не было ни пустого пространства, ни архитектурных изысков. Потолок оказался низким, а углы – закругленными. Поколения босых ног отполировали каменный пол до гладкости.

Лагерь фанатиков был не особенно велик, хотя и довольно многолюден: около сотни ходов жались друг к другу на занятой ими площади. Кто-то спал на циновках из пепельной соломы, кто-то сидел, раскинув ноги, у многих на коленях лежали раскрытые книги. Палочки древесного угля чернили их пальцы, когда они работали, стирая богохульные слова с нечестивых страниц. Часовые отличались винтовками, привязанными к голой груди, что выглядело довольно нелепо. Винтовки, несомненно древние, казались ухоженными и недавно смазанными. В центре лагеря журчал фонтан, и собравшиеся там ходы ели из общего котла бесцветное холодное варево. Удушливый запах человеческих тел здесь был гуще, но смрад разложения не так угнетал.

Сенлин заметил, что многие ходы свободны от железных ошейников и должков. Они стали постоянными обитателями Тропы. Он не знал, было ли подобное решение вдохновляющим или пугающим.

В нескольких шагах от него стоял Тарру, уперев руки в бока и опустив голову. Он терпел выговор от хода примерно вполовину меньшего роста. Наставник был темнокож, с седой щетиной на подбородке, которая выделялась так же отчетливо, как и ребра. Он все еще носил ошейник. С него свисал запечатанный воском должок, похожий на бирку собачьего ошейника. Ход мог бы показаться хрупким, если бы не пристальный взгляд, которого было достаточно, чтобы остановить атакующего быка. Этот пристальный взгляд, несомненно, произвел сильное впечатление на Железного Медведя.

– Если ты пришел сюда в надежде на вино, то будешь разочарован, ходдер Джон, – говорил миниатюрный ход. – Ты ушел, когда мог быть нам по-настоящему полезен. Теперь же ты еще один рот, который нужно кормить. Да, мы примем тебя, но я не буду притворяться, что ты не должен ничего доказывать. Ты не можешь сто раз сказать «нет», а потом один раз сказать «да» и ожидать, что мы все тебе поверим.

– Я знаю, знаю, ходдер Содик, и мне очень жаль. Я раньше приходил к вам как неполноценный ход. – Сенлин с облегчением увидел, что рану Тарру промыли и перевязали. Его голова и подбородок были выбриты, и выглядел он теперь иначе, чем недавно на арене. Он так изменился, что Сенлин мог бы принять его за близкого родственника Джона Тарру. – У меня голова шла кругом от всего этого зрелища. И ты должен понять, что я сразу же перешел от роскоши в Купальнях к суровой реальности Тропы, и когда Колизей снова дал мне немного покоя – теплую постель, регулярную еду и вино в награду за победы, – я был очарован, соблазнен. Что я могу сказать? Я был слаб! Но теперь я очень серьезен. Да здравствует Король Ходов!