– Приди, Король Ходов, – поправил его Содик.

Он вздохнул, намекая, что их разговор еще не закончен, а только отложен на время. Он взглянул на человека, который совсем недавно освободился от капкана на голове.

С подбородка Сенлина на пустую миску капала вода.

Содик вздрогнул от удивления.

– Это ты! – сказал он.

Даже без побелки Сенлин никогда бы не забыл это лицо. Он моргнул и снова увидел хода стоящим в переулке над двумя трупами, под струями ядовитого дождя.

Содик поднял руку до уровня собственной макушки. Он был похож на застенчивого ученика, желающего, чтобы его вызвали отвечать. Сенлин хотел уже разрешить пожилому ходу говорить, но вовремя понял, что рука поднята не для него. Этот незаметный жест привлек внимание всего лагеря. Ходы поднялись с циновок и отложили миски. Они напирали с краев помещения, их лица и обнаженные плечи окрашивал призрачно-синим светом сумерин. Когда все собрались, низкий рокочущий голос Содика разорвал тишину. Он указал на Сенлина, и слушатели ахнули. Он бил себя в костлявую грудь и колотил по воздуху ороговевшими костяшками обветренного кулака. Его голос от пыла делался то громче, то тише. Речь показалась очень вдохновляющей.

К несчастью, Сенлин не понял ни слова.

Для его слуха ходский язык звучал как лепет младенца. К счастью, Содик закончил свое заявление на обычном языке, давая Сенлину хотя бы общее представление о сказанном.

– Это тот самый человек, который встал на мою защиту! – воскликнул Содик. – Это человек, который спас мне жизнь.

Сенлин махнул рукой толпе, которая таращилась на него в немом изумлении.

– Привет.

– Как тебя зовут, ходдер? – спросил Содик.

– Сирил Пинфилд, – сказал Сенлин.

– Погоди-ка… ты тот самый человек, который пытался остановить казнь. – Содик прищурился и недоверчиво покачал головой. – Но почему? Почему ты помог мне, попытался помочь им? Ты не был ходом, по крайней мере тогда.

– У меня все еще была совесть. Я все еще понимал, когда на моих глазах творится несправедливость. – Сенлин заметил, как в уголках глаз Содика появились подозрительные морщинки. Почти не задумываясь, Сенлин превратил презрение генерала Эйгенграу к ходам в похвалу. – А разве не все мы рождаемся ходами, даже если нам требуются годы, чтобы открыть это? Разве не каждый человек в глубине души – ход? – Сенлин попытался изобразить уверенность, которую не мог в себе отыскать. Сейчас не время для тонкостей. Нравилось ему это или нет, хотелось ему или нет, но придется принять новое обличье. Он достаточно наслушался проповедей Люка Марата, чтобы понять философию фанатиков, и теперь использовал это знание. – Да, я спас тебе жизнь. Да, я пытался спасти жизни еще одиннадцати ходов. Я поджег самого себя, пытаясь их спасти. – Он вскинул руки, словно предлагая себя небу. Его пальцы коснулись каменного потолка. – Но я больше не Сирил Пинфилд. Этот человек умер, если вообще когда-то жил. Я – ходдер Сирил.

Сенлин повернулся, чтобы посмотреть, какой эффект произвели его слова. Толпа топталась в неуверенности. Тарру, казалось, прикидывал, как далеко до выхода.

– Я истребитель движителей! – прогремел Сенлин. – Я проклятая шестеренка, которая отказывается служить чудовищной Башне. Я бросаю вызов ее королям и знати, которые хотели бы видеть нас всех поставленными к стенке и расстрелянными. Расстрелянными не из-за того, что мы сделали, а из-за того, что сделали с нами. – При этих словах несколько ходов одобрительно закричали. – Все, о чем я прошу, – чтобы ты освободил меня, и я продолжу сражаться за тебя, за Люка Марата!

Сенлин сложил руки вместе и потряс ими, крича:

– Приди, Король Ходов!

Хор эхом отозвался на его слова, один раз, два, а затем, после третьего вопля, приветствия перешли на ходский. Он быстро научился повторять эту фразу, как попугай. Для его слуха она звучала как бессмысленные слоги песни – слишком много тра-ля-ля и у-лю-лю. Но он повторял новые слова, как мог, и с каждым криком поднимал кулак. И, приветствуя Короля Ходов, человека, который когда-то пытался убить его и друзей, он представил себе возвращение в Пелфию на борту перламутрово-яркого военного корабля Сфинкса. Он представил себе физиономию герцога, когда постучится в его дверь и застрелит его прямо в халате. Он снова увидит Марию. Он сожмет Оливет в объятиях. Он не позволит неудачам пробудить в душе ненависть к самому себе. Он еще искупит свою вину!

Когда радостные возгласы стихли и он повернулся, чтобы спросить, не сможет ли Содик выделить немного провизии для их миссии, послышались медленные, методичные хлопки, эхом разнесшиеся по помещению.

Сначала он не мог найти источник звука. Но по мере того, как хлопки приближались, а ходы, шаркая, расступались, Сенлин почувствовал себя так, словно шел по замерзшему озеру теплым весенним днем. Беспричинный оптимизм, захлестнувший его минуту назад, сменился ужасом.

Когда последний ход отошел в сторону и за шутовскими аплодисментами показался мужчина, Сенлин как будто погрузился в ледяную воду.

– Пинфилд. Мадд. Сенлин. У тебя больше имен, чем у деревенской дворняжки, правда? – сказал Финн Голл, полируя одну маленькую ладонь о другую. На лице бывшего хозяина Сенлина сияла улыбка, похожая на серп. Карлик продолжил: – Ах, но ведь для меня ты всегда будешь славным стариной Томом.

«Авангард» сочетал в себе роскошь круизного судна с теснотой вагона для скота. Несмотря на весь шик и блеск, внутри не хватало свежего воздуха и света, чтобы поддерживать даже растительную жизнь, не говоря уже о людях, – по крайней мере, так считала Волета. Дом Сфинкса был уединенным, а воздух в нем – немного спертым, но недостаток солнечного света он с лихвой восполнял необъятностью.

А вот «Авангард», каким бы грандиозным он ни казался, можно было исчерпывающе изучить менее чем за час. Корабль состоял из трех палуб, шестнадцати кают, четырех салонов, бального зала, столовой, оранжереи и одного-единственного иллюминатора. Это одинокое окно во внешний мир неудобно торчало в проходе напротив главного люка, причем на такой высоте, что Волете пришлось встать на цыпочки, чтобы заглянуть в него. Она выглянула в маленькое отверстие, стекло которого было таким толстым, что сжимало небо и искажало горизонт, делая мир похожим на раскрашенную тарелку. Как только появлялась свободная минутка, Волета вытаскивала табурет из пустой каюты, отвинчивала задвижки, просовывала голову как можно дальше в иллюминатор и позволяла ветру вернуть каплю румянца на ее щеки.