Груз был любовно вынесен на берег — настоящий груз, тогда как мы забрали из Сен-Пьера четырнадцать деревянных ящиков, набитых камнями и скрепленных с четырнадцатью мешками из-под соли, полных песка. Братья Мануэль отвели нам роль подсадной утки, чтобы отвлечь и занять ищеек закона, а тем временем баркасы, поджидавшие нас у Пасса, без помех и незаметно сплавали на Микелон и обратно, не опасаясь вмешательства «Голубого Ириса».

Как сказал Хондас, поблагодарив нас от имени всего истомленного жаждой населения берегов бухты Хермитидж:

— Есть много способов ловить треску… или подлавливать полицию. И мы знаем их все.

Мы не задержались в Солбис-Коуве: отплыли задолго до полудня и обошли банки острова Пасс далеко стороной. «Голубого Ириса» мы не повстречали. Предположительно он все еще бдел над утопленным грузом, точно наседка, ревниво оберегающая гнездо, в котором все яйца — болтуны.

Поведение «Ишь, ты!» во время этого плавания было образцовым. Она выполняла все, чего мы у нее просили, и не устраивала никаких сомнительных сюрпризов. Конечно, она по-прежнему текла, но мы уже к этому привыкли, а часы у насоса настолько вошли нам в кровь, что мы могли бы качать и во сне. Наконец-то она вроде бы приготовилась к настоящему плаванию — но слишком поздно. Майк и так задержался и, открыв столько библиотечных филиалов на ньюфаундлендском побережье, сколько позволили обстоятельства, должен был с неохотой попрощаться и вернуться в Сент-Джонс.

Я провел еще неделю в Сен-Пьере, играя с мыслью взять в помощники Пауло или Тео и сплавать в Карибское море, но начался сезон ураганов, и когда в следующем шторме на банке Сен-Пьера погибли два больших рыболовных судна, меня удалось убедить, что океанское плавание следует отложить до следующего года.

Решив, что «Ишь, ты!» разумнее всего будет перезимовать в Сен-Пьере, я договорился с Тео, Пауло и Мартином, что они будут за ней присматривать — мне казалось, что трое крестных отцов будут заботиться о ней втрое лучше одного. Я поручил им втащить ее повыше на слип и принять все нужные меры, чтобы ее можно было без хлопот спустить на воду весной. После чего я вернулся на материк к обычной зимней рутине, поддерживаемый мечтами о будущем лете.

Но теперь Джек Макклелланд не разделял мои мечты. Слухи о закидонах «Ишь, ты!» достигли ушей его деловых партнеров, а также членов его семьи, а ни те ни другие не считали, что способны без него обойтись.

— Если бы мне было по карману учетверить мою страховку, — печально объяснил Джек, — думаю, никто не стал бы особенно возражать против того, чтобы я отправился с тобой. Но взноса, которого требует мой агент, мне взять неоткуда. Он говорит, что взнос был бы много меньше, если бы я собрался слетать на Луну в ракете янки.

Я не был так уж огорчен. Как ни восхищался я Джеком, мое восхищение девушкой, которая недолгое время была членом моей команды в Сен-Пьере, было еще больше. Открытие, что Клэр сможет — и хочет! — отправиться в плавание со мной следующим летом, заметно смягчило разочарование, вызванное дезертирством Джека.

Зимой я не получал никаких известий об «Ишь, ты!», но это меня не тревожило, так как никто из моих сен-пьерских друзей не был любителем писать письма. Однако в мае я получил каблограмму от Мартина, довольно-таки неясную. Из нее вроде бы следовало, что случилось небольшое происшествие, и «Ишь, ты!» в результате «проткнулась», но «пострадала не очень», и, насколько я понял, отремонтировать ее труда не составит. Я догадался, что при спуске на воду произошла небольшая поломка. Полностью полагаясь на своих трех друзей, я в ответной каблограмме распорядился немедленно произвести необходимую починку и — какая непростительная глупость! — заверил Мартина, что шхуна прилично застрахована.

В середине июня я отправился на восток. Постанывающий старый самолет высадил меня после толчка, перебалтывающего все внутренности, на коровьем пастбище под Сен-Пьером.

К моему изумлению (я заранее телеграфировал о моем приезде), никто из моих друзей меня не встретил. Когда же я отправился на их поиски, то много легче было бы отыскать кусочек урана без счетчика Гейгера. Все, с кем бы я ни говорил, отвечали крайне уклончиво и словно бы хотели поскорей покинуть мое общество. В полнейшем недоумении я отправился в «Л'Эскаль» к несравненной Элле Жирарден и из разговора с ней наконец понял, что с моей шхункой далеко не все в порядке. Услышанного от нее было достаточно, чтобы я молнией понесся на верфь.

Моя бедная шхунка все еще покоилась высоко на слипе. По виду она смахивала на допотопное чудовище, которое только что извлекли из смоляного озера. От клотиков до днища она была вымазана какой-то черной дрянью, благоухавшей как поля орошения. Ее палубы покрывал толстый слой неведомого вещества, а каюта больше походила на внутренность канализационного отстойника, чем на человеческое обиталище. Но ужаснее всего было состояние ее кормы — добрых шесть футов ее были словно откушены, и бедняжка выглядела такой же жалкой, как утка, которая попятилась и ненароком угодила хвостом в вентилятор.

Я стоял как пришибленный под ее развороченной кормой, а мимо прошел один из рабочих верфи. Он не остановился, однако кивнул в сторону искалеченного, вымазанного суденышка и выразительно зажал нос двумя пальцами. И тут в глазах у меня побагровело. Я отправился искать Пауло, или Тео, или Мартина с целеустремленностью малайского крестьянина, впавшего в амок.

Тео я не нашел — кажется, он был на Микелоне. Мартина я не нашел — видимо, он поселился в палатке где-то на Ланглейде. Пауло я не нашел — по слухам, он завербовался на грузовое судно, шедшее в Вест-Индию. Однако после трех дней пребывания в бессильной ярости мне удалось по клочкам и кусочкам восстановить достаточно ясную картину того, что произошло.

В каком-то смысле произошло это по моей вине. Попросив трех человек позаботиться об «Ишь, ты!», я проявил потрясающую неосведомленность об особенностях галльского темперамента. Каждый чувствовал, что имел право быть главным опекуном, а в результате ни один пальцем о палец не ударил. Шхуна была брошена зимовать на якоре в гавани, нелюбимая, отверженная, пока мои друзья воевали между собой. Никто эту войну не выиграл, но «Ишь, ты!» и я, безусловно, ее проиграли.

Каким-то образом осенние и зимние шторма она выдержала. А потом в начале марта арктический дрейфующий лед осадил острова. Несколько дней спустя западный ветер загнал льдины в гавань. Якорные цепи «Ишь, ты!» не выдержали нажима и лопнули, а ее понесло кормой вперед на торчащие бревна пристани, давно заброшенной. Одно бревно пробило ее кормовой подзор, и она погрузилась в три фатома вонючей грязи, так как внутренняя гавань Сен-Пьера — не более и не менее как канализационный отстойник всех сен-пьерцев.

Мартин, Тео и Пауло пришли в отчаяние, но бесплодно тратили свою энергию на взаимные обвинения. «Ишь, ты!» оставалась на дне, уходя все глубже и глубже в мерзкий ил, пока в Сен-Пьер не пришла моя каблограмма с волшебным словом «застрахована».