— Василий Иванович! Вы строго по алфавиту их распределяете или еще и по годам знакомств?

— Понимаешь, Никифорыч, по именам интереснее. И самая главная моя сверхзадача, как по Станиславскому, — ни одного года вхолостую, только с пользой! Пока что получается.

— Гм… Рита — это вроде Маргарита. Неувязочка.

— Да, ты прав. На букву «эр» пока пробел. Не было ни Розы, ни Роксаны какой-нибудь. Время есть — полжизни впереди. Коллекция постепенно совершенствуется, пополняется.

— А на какие буквы еще имеются пробелы?

— На "У". Мечтаю познакомиться с Ульяной. Такое в наше время редкое имя! На буквы "Х", "Ц", "Ч", "Ш", "Щ". С последней частью алфавита определенные проблемы. Испробовал я только Элеонору и Эльвиру, Юлию, Яну. А вот на эти проклятые шипящие согласные — загвоздка. Пробел. Где теперь найти Цирцею, Харлампию, Хиврю? Бр-р-р. Какое ужасное имечко! С такой и в постель не ляжешь. Разве что только где-нибудь за стогом. Есть балбесы, которые тупо бьют числом, а я под интерес. С каждым новым именем оживаю. Очередная Наташа или Ира, продублированные, мне уже не интересны и не заводят. Нет пробуждения чувств.

— А эта Наташка-"стюардесса" какая в ряду?

— Шестая Наталья. Но тут, как говорится, не до выбора, а чтоб не усох и не вышел из строя прибор. За инструментом необходимо следить и ухаживать! И у меня к тебе сейчас большая просьба. Ты, я смотрю, газетку дочитал?

— Да. А что?

— Сходи, пожалуйста, в батальон, осмотри казармы, проверь наряд после отбоя. Часика два погуляй. Думал, сегодня спокойно поспать, но что-то кровь от этих воспоминаний забурлила, закипела. Интерес поднялся. Будь так любезен — освободи помещение.

Я недовольно вздохнул, но принялся одеваться.

— Не обижайся, но тебе, Никифор Никофорыч, сейчас надо рыть носом землю! Ты в двадцать пять лет достиг того, к чему я пришел после тридцати! Работай! А я уже давно отдыхать должен. Знаешь, какое у меня «золотое правило»? Пахать как папа Карло первый год службы, создать себе имя и репутацию. После этого имя будет долго на тебя работать. Я вот сейчас лишь процентов на тридцать напрягаюсь, а претензий ко мне никаких. Механизм отлажен, крутится-вертится, коллектив сплочен и выдрессирован. Теперь настала пора трудиться моим заместителям, сохранять тщательно созданную структуру.

— Заместителям… Громко сказано. Замкомбата бронежилет к дверям прибил, забаррикадировался и выходит из комнаты только поесть и облегчиться. Начальника штаба после госпиталя и отпуска до Нового года не увидим. Зам по тылу себе новую должность обхаживает, а зампотех не расстается с гитарой и творит сонеты.

— Вот тебе и флаг в руки! Зарабатывай авторитет на новой должности. Ты, конечно, имя уже немного себе сделал, но в основном, как «боевик», а не как воспитатель и замкомбата. Иди, трудись! И не стесняйся. Если вдруг понадобится освободить комнату, намекни — сразу уступлю поле битвы, пойду проверять наряд и караул.

— Спасибо за заботу! — Я вздохнул и вышел из комнаты, застегивая куртку на ходу.

* * *

В казарме буянил Бугрим. Разведвзвод был построен в коридоре у каптерок в одну шеренгу, все стояли, потупив взоры. Прапорщик держал за грудки двоих бойцов и тряс так, что они ударялись друг о друга головами, при этом он что-то грозно говорил сквозь зубы.

— Виктор! В чем дело? — спросил я, хмурясь.

— Зайдите к ним в «каморку», товарищ старший лейтенант, сразу увидите это «дело».

Я толкнул ногой дверь и вошел в каптерку. За столом сидел солдат перед чистым листом бумаги, теребя в руках ручку. Лямин — мой недавний спаситель.

— Что случилось? — спросил я громко, и солдат, вздрогнув, поднял голову.

Огромный фингал окрашивал синевой правую половину лица, закрывая глаз опухолью. Бил левша. Левша у них во взводе Гостенков, он всегда этим козырял. Нос у солдата был как слива. Губа подбита. Вот оно, поле деятельности, о котором говорил Подорожник.

— Дружище, кто тебя так отделал? — поинтересовался я для порядка.

— Никто, упал. Споткнулся в темноте, — пробормотал боец.

— Ага, так я и думал. Три раза подряд и разными частями физиономии! Это работа Гостенкова?

— Нет. Я сам упал.

— Ладно, иди в ленкомнату, там пиши свои воспоминания.

Я выглянул из кабинета и позвал солдата:

— Гостенков! Подь сюда!

Двухметровый громила отделился от стены, вошел в каптерку и доложил:

— Товарищ старший лейтенант! Ефрейтор Гостенков по вашему приказанию прибыл.

И тут же получил по лбу огромной деревянной указкой, лежавшей на столе.

— Ох! За что? — завопил, схватившись за голову, боец.

— За то! За все хорошее! Сам знаешь, за что!

— Убью гада! Вот гнида! Заложил! — завопил, слегка шепелявя, солдат.

В это мгновение он получил еще один удар по плечу, от которого палка, не выдержав, переломилась пополам.

— У-у! Ни за что! Разве так можно? А еще земляк, в одной области живем… Обижаете!

— Послушай ты, «шкаф»! Тебя, негодяя, и меня Лямин в «зеленке» от смерти спас. Это он двух «духов» завалил, когда у тебя, недотепа, патроны в пулемете закончились.

— У вас тоже патронов не было…

— Так вот, недоумок, не будь его, нас обоих упаковали бы в дальнюю дорогу, в деревянно-цинковых гробах. И лежал бы ты сейчас в Сибири в промерзлой земле. Но тебе было бы все равно, потому что мертвецы к холоду не чувствительны!

— Ну, зачем вы так злобно?

— А как с тобой, недоноском, разговаривать? Забыл, как я тебя защищал, «дембелей» гонял? Теперь сам «постарел», других обижаешь? Об тебя можно не указку сломать, а ломик согнуть! Я сразу вычислил твою руку. Левша… Удар с левой руки — твой. Кто бил его еще?

— Не знаю, я не бил.

— Гостенков, я сейчас вызову Бугрима и оставлю с ним наедине. Виктор из тебя сделает отбивную.

— Я ничего не знаю.

— Ну и ладно, тебе жить, тебе думать. Сейчас из тебя будем делать инвалида войны.

Приоткрыв дверь, я вызвал «комсомольца», шепнул ему на ухо: «Действуй!» — а сам принялся распекать разведчиков.

— Шлыков, Мочану, Викула, Мартын! Как вам не стыдно! Воюете в «зеленке», друг друга из засад выручаете, раненых товарищей выносите, а в полк возвращаетесь и лупцуете молодежь! Вдруг завтра этот Лямин или другой молодой солдат возьмет и кого-нибудь из вас, не дай бог, раненого не понесет, бросит.

— Пусть только попробует! Я ему не вынесу! — прошипел грозно Мачану.

— Что-то ты разговорился, «молдован». Забыл, как мы за тебя с чеченцами воевали?

— А никто и не просил об этом.

— Никто не просит и сейчас, но теперь я возьмусь за вас.