— Катька, подай скорее судно!.. Уф-ф, какое облегчение! Тут, мать, санитарок не дозовешься. — Ольга разулыбалась, обнажив щербины в верхней челюсти. Оказывается, в аварии ей и зубы выбило.

У меня ком в горле встал от жгучей жалости — куколка даже не подозревала, насколько безобразно выглядит, оттого и не теряла присутствия духа. И я решила не расстраивать ее сообщением о покушении на Серого Волка. Присела на стул возле кровати, взяла калеку за руку:

— Как ты себя чувствуешь, Оля?

— Блин, не вышепчешь, как погано! Башка трещит, нога отстегивается, и спина совсем затекла. Поверни-ка меня на бок, сделай массаж.

Лежачих не бьют. Напротив, желание больного — закон. Я старательно гладила и пощипывала узкое, костлявое туловище стрекозы. Ребра у нее торчали, как клавиши аккордеона… На что уж тут польстился Серега?.. Лялька млела от удовольствия, прикрыв белесые, ненакрашенные ресницы. Окончив процедуру, я взбила подушки и устроила ее поудобнее:

— Говори, несчастная, как тебя угораздило изувечиться?

— Как-как… Да, блин, с Эгемом на джипе навернулись!

Что за напасть? Куда ни плюнь, повсюду джипы, эти черные, зловещие катафалки, везущие беду!.. Охая и ругаясь, Лялька поведала о том, что Эгамбельды был пристегнут ремнем, а она игнорировала средство безопасности. В пути они бурно выясняли отношения, ссорились, вот ее спутник и отвлекся от дороги, автомобиль потерял управление из-за гололеда и на скорости врезался в бетонный блок, ограждавший овраг за обочиной. Двери от удара распахнулись, и скандальную пассажирку выбросило в кювет. Добро бы она задержалась на снежной перине, так нет, пролетев несколько десятков метров, ударилась затылком о ствол дерева и потеряла сознание.

— Прикинь, я — в полном ауте, а Эгем вообще… — Интриганка! Подала реплику с таким трагизмом, что у меня сердце упало, решила: все, кранты, помер… Зря переживала — Лялькин любовник отделался испугом — его постиг шок, а от травм спасла воздушная подушка, надувшаяся на рулевом колесе. Даже не поцарапался. — Повезло, что у джипа бампер мощный, и то весь смялся, а другую машину вообще бы сплющило, как консервную банку, костей бы не сосчитали, — заключила мадам Волкова.

— А где сейчас Эгем? — перебила ее я.

— Сама бы хотела знать!.. В больницу нас привезли вместе, но его осмотрели и отпустили. Эгемка оплатил для меня эту палату и обещал сегодня приехать навестить. А с утра он собирался явиться в ГИБДД, забрать машину со штрафной стоянки… Куда пропал, понятия не имею!

— Погоди, а во сколько его отпустили? — толкнула меня догадка. — Сколько было времени?

— По-твоему, я на часы смотрела?! Знаешь ли, как-то не до того было!

— И все же, примерно во сколько?

— Ой, отвали, не знаю. Может, восемь, может, девять. Короче, темно уже было… Катька, ну чего же он не идет? Вдруг опять что-то случилось?

— Вот и хорошо, — ляпнула я рассеянно, прикинув, что автокатастрофу можно считать железным алиби: парочка точно непричастна к покушению на Серегу.

— Ничего хорошего не вижу! — Ольга сердито отбросила мою руку.

Я потерла лоб — свой надсадно варивший котелок. Сама чувствовала себя как потерпевшая аварию. Спросила:

— Слушай, а из-за чего вы ссорились?

— Да из-за тебя, блин! Из-за чего еще…

— Как? — Я ударила себя в грудь. Каланча, как никто другой, умела довести меня до крайнего изумления.

— Так!.. Эгемчик думал, что Серега прячет деньги в твоей квартире, а я их не нашла. Зря только старалась, шарилась.

Заявление потрясло меня.

— А-ах, вот зачем ты перевернула дом вверх дном?! Ты хоть понимаешь… Это потрясающая наглость!.. И про взрыв ты мне наврала!

— Ос-споди… Подумаешь, ну, наврала… Чего непонятного-то? Нам же надо было выяснить, где ты живешь! Эгем придумал план: сгреб самые тяжелые кастрюли и, когда ты позвонила, стал кидать их на пол, друг на друга. Для звука, для грохота. Правда, получилось похоже на взрыв? Ой, я еле сдерживалась, чтобы не заржать, прямо чуть не описалась от хохота. А ты, блин, поверила! — Госпожа Гадюкина на этот раз не стала сдерживаться, разразилась конским ржанием, и ушибленная голова не помешала ее веселью.

У меня же от праведного гнева кровь прилила к щекам, я воскликнула: «Замолчи!» А Ольга не унималась — описала, как Эгамбельды проводил ее до парка. Оказывается, когда я ждала машину на Красном проспекте, чумея от страха, и звала ее, бегая по Нарымскому скверу, сообщники преспокойно целовались под березой.

Чем лучше становилось настроение маленькой куколки, похожей на страшный сон, тем больше усиливалась моя злость, с которой я выпалила:

— Это подлость! Видеть тебя больше не хочу! Счастливо оставаться!

— Кать, ты что, обиделась? Кончай. Прекрати, не уходи… Разве я виновата, что нам с Эгемчиком всегда бывает трудно расстаться?.. Помнишь, ты спрашивала, люблю ли я Серегу? Так вот отвечаю: я не Сережку, а Эгема люблю, причем давно…

Каланча, оказывается, еще и рассчитывает на мое понимание, прямо как абонент сотового телефона, отключивший аппарат. Но Ольга не мобильник, а совесть отключила. Мерзавка! Я крикнула громче, чем позволительно в постной больничной обстановке:

— Да и люби на здоровье, кто же против?!

— Кто-кто… Дед Пихто! Волков, скотина, заныкал общие деньги, чтобы меня удержать… Катя, скажи, он тебе еще нужен?

Я гордо выпрямилась: угу, жди, так я и стану изливать тебе душу, несносное создание! Лялька не отставала:

— Забирай его со всеми потрохами, пользуйся сколько влезет, но! Есть одно но: деньги будем делить по справедливости.

— Какие деньги? Я ничего не знаю о деньгах! В глаза их не видела, не то что в руках не держала… Деньги! Ты бы лучше о детях вспомнила. Еще матерью называешься… Волчица!

Стрекоза сделала скорбное лицо — уголки тонкогубого рта съехали вниз. Однако выдержки для молчания ей хватило ненадолго.

— Да, я — мать! Дети никуда не денутся, а мне сейчас позарез нужны деньги. У этих… — она сравнила медсестер с продажными женщинами, — обезболивающего укола не допросишься, ждут, когда им забашляют… А где я возьму, если Волков, скупая скотина, филки заныкал?! И сам как сквозь землю провалился…

— Не говори про Сергея плохо. Никакая он не скотина, тем более что ему сейчас совсем не сладко…

— Он — скотина, — с упрямством, достойным лучшего применения, повторила Лялька. — Всю жизнь мне испоганил! Рожать заставлял! Из дому не выпускал! Ненавижу, ненавижу его!

С крика она перешла на плач и ревела так горько и самозабвенно, что мне передалось ее состояние. Я тоже всплакнула и в растерянности думала: чем ее утешить? Как вразумить?.. На ум пришло сравнение: пойманную стрекозу закрыли в банке, она сикатит прозрачными крылышками, а толку мало… Странно, но от Лялькиных и собственных слез сделалось легче. Жена моего любовника, прикованная к постели, уже не представляла угрозы, не воспринималась соперницей. Кукушки — птицы неприкаянные. Ольга нуждалась в опеке не меньше, чем ее дети…