Он вынул из кармана марлевую салфетку, заботливо вытер мой нос и, взяв меня за руку, как маленькую, повел к боковой лестнице. Мы спустились в длинный, запущенный переход, напоминавший бомбоубежище. Я спохватилась:

— Куда это ты меня ведешь?

— В одно клевое местечко, в тихую гавань, — интригующе усмехнулся Никита.

Переход был запутанным, как лабиринт. Не представляю, как он в нем ориентировался. Чем дальше, тем меньше мне хотелось углубляться в больничное подземелье. Вякнула насчет того, что мне здесь не нравится, попробовала повернуть назад. Но с Синевым особо не поспоришь — он лишь ускорил шаг, и вскоре мы очутились перед двустворчатой дверью, обитой корявой жестью. Парень пошурудил в навесном замке гнутым гвоздем, поднятым с пола, и радушно молвил:

— Прошу! Хозблок, лучший уголок нашей богадельни.

Дверь с омерзительным скрипом растворилась. В нос шибанул едкий запах карболки или еще какой-то дезинфекции, под ногами прошмыгнуло четвероногое существо — не то мышь, не то крыса, во тьме не разберешь. Азиз бы сказал: «Дрянь! Атас!» — и был бы абсолютно прав. Я вопросила, опасаясь заходить:

— И эту крысиную нору ты называешь тихой гаванью?! Здесь, наверное, полчища тараканов и пауков чалятся…

— Спокуха, насекомые и грызуны своих не трогают и не помешают нам поживиться чем-нибудь съедобным.

Синев прикрыл дверные створки и зажег карманный фонарик. Луч света проскользил по отнюдь не чистому полу, где из-под выщербленной плитки проглядывал серый бетон, по кафельным стенам, покрытым сальной копотью, и уперся в груду грязных тарных ящиков. Парень предложил мне взять любой из них и располагаться как дома. Ни в чем, дескать, себе не отказывай… В другой раз я побрезговала бы садиться, но переживания и крайнее возбуждение избавили от предрассудков. В душе, как море, штормили воспоминания, и недолго думая я обрушила их на Никиту, который отправился в кухонный отсек пошукать, что осталось в кастрюлях и холодильнике.

— Продолжай, Катрин, мне отсюда нормально слышно, — подбадривал меня он.

— …Сережка поехал за мной в Лутраки, потому что нас дико, бешено, безумно тянуло друг к другу. Понимаешь? — повысила я голос.

— Угу, чего уж тут непонятного, — невнятно, поскольку что-то лопал, ответил он и по-кошачьи заурчал от наслаждения.

— Денег на отель у Волкова не было, да и номеров свободных в бархатный сезон днем с огнем не сыскать, надо бронировать заранее, поэтому…

— Держи, Джульетта, подкрепляйся! Извиняй, фарфора и серебра нема. — Никита протянул мне гнутую алюминиевую ложку и тарелку, доверху наполненную холодной, комковатой пшенной кашей. Бледно-желтым цветом она напоминала луну.

— Экзотика! Пища богов! — оценила я пресную, водянистую больничную кашку. Была настолько голодна, что глотала, почти не жуя.

— Ну и что дальше?

— Ты конечно же думаешь, что у нас с Серегой был тривиальный, пошлый курортный роман?

— Да ничего я не думаю. Я знаю: этому чудаку крупно повезло с тобой. Кушай, набивай желудок, а голову не забивай!

Хорошо, что в темноте, при куцем свете фонарика на дохлых батарейках мы друг друга почти не видели. Не стыдно было откровенничать и уплетать дрянную кашу. Никита вовсе не спорил, но мне почему-то хотелось убеждать его, и я так распалилась, что выронила ложку:

— Пойми, это не важно, где найдешь свою любовь — на курорте, теннисном корте, в ресторане, в турпоходе…

— Да ясен пень!

— Нет, кому-то, может, и казалось, что наши отношения — легкая интрижка, просто секс. Но я-то знаю, что это не так. Встретила Серегу, и мир для меня перевернулся!.. Будто землетрясение приключилось. Понимаешь?

— Понимаю, — отозвался он, гремя крышкой от очередной обшариваемой кастрюли.

— Ведь это самое важное, самая большая удача в жизни — встретить свою любовь, правда?

— Угу, правда! — вторил обжора, обсасывая мозговую косточку, найденную в кастрюле. — Хочешь мяска?

Сбить меня с лирического пафоса ему тем не менее не удалось. Я все-таки выложила нашу с Сережкой историю любви, что называется, от Греции до наших дней. Тарелки опустели, мы составили их на пол, запили пшенку густым, тягучим киселем, отдававшим хлоркой. Парень использовал граненый стакан вместо пепельницы. Закурив, выпустил сигаретный дым из ноздрей и благодушно заключил:

— Короче, все ништяк: ваш четырехугольник элементарно делится на две равные части. Перетасуетесь, как короли и дамы в колоде, да создадите новые семьи.

— Спасибо на добром слове! Дай закурить.

— Пли-из. — Никита подал сигарету, чиркнул зажигалкой.

Вспышка пламени от зажигалки длится секунду, ну, может, две, но я при этом свете успела разглядеть, что у Никиты невероятно красивые, зеленоватые глаза. Куда там до их живого, переливчатого мерцания изумруду в печатке Владимира Ивановича!.. Прямой нос, чуткие, точеные ноздри, влажные губы. Волосы густые, как сноп колосьев спелой пшеницы, стрижка модная, полудлинная. Оказывается, Синев обалденно красив! Просто Парис!.. Как я раньше не замечала?.. Оставалось надеяться, что он не заметил моего нескромно-пристального взгляда.

— Ты сама, Катрин, не будь овцой. Чуешь, Лялька держит супруга на коротком поводке тем, что постоянно возбуждает в нем дух соперничества? Ревность — ахиллесова пята твоего Волкова. Если бы ты ему изменяла, да почаще, он бы тебя никогда не кинул.

— Сомневаюсь…

— Не стоит сомневаться, тут даже к дедушке Фрейду не ходи!

К чему он клонил, на что намекал? На всякий случай я заверила, что измены не для меня, я — девушка верная. Но Кит заспорил:

— Нашла чем гордиться… Думай, как жить дальше, шевели шариками. Итак, что мы имеем? Твой Серый Волк Ольге был изначально не нужен, она повелась на его башли. Значит, твоя задача — убедить его поделиться с супругой и ее любовником, ну и себя, разумеется, не обидеть. При другом раскладе его обязательно, всенепременно пристрелят.

— Как у тебя язык повернулся!.. Между прочим, Эгем не виноват, он не мог стрелять в Сережу, потому что в это время в больнице находился!

Вскочив, в сердцах я нечаянно опрокинула стакан, который с глухим звоном откатился в дальний угол. Никита хмыкнул и, бросив окурок на пол, затоптал его, жестко бросив:

— Читала Оноре де Бальзака? Так вот он писал: «Ответ на все загадки — деньги».

— Ага, а еще автор «Человеческой комедии» изрек, что каждый страдает от отсутствия денег и никто не страдает от отсутствия ума! — строптиво дернулась я.

— То-то ты из музыкантш подалась в риелторы, возвышенная ты моя! Не иначе как пострадала от отсутствия ума… Все, кончай буровить! Слушай сюда: тебе надо срочняком искать эти бешеные бабки, если не хочешь, чтобы твой Волков остался придурком, пускающим слюни и роняющим стаканы на пол.