Люди помахивали этими привычными для них цветами, смеялись, жестикулировали, что-то жевали, увлеченно болтали между собой, многие, к его удивлению, в мобильные телефоны. Ему даже показалось, что весь город – театр и сами прохожие – массовка, разыгрывающая гигантский спектакль для их туристического кортежа. Словно в подтверждение дикой догадки, он успел заприметить одну и ту же сценку: ребенок капризно упирался, женщина отпустила его и пошла одна, и, поглядев ей потерянно в равнодушную спину, малыш спохватился и побежал следом. Дважды, черт побери, одно и то же…

Пробок не было, но машин хватало: новые джипы, допотопные уазики, микроавтобусы и еще какие-то стильные и странные авто, по виду переделанные «Победы». Бесконечно ползли автобусы и троллейбусы, забитые битком, за стеклами проступали лица, казавшиеся ему на одно лицо, но с неодинаковым выражением – спокойные, оживленные, усталые, и розовели цветы…

На перекрестках внутри ярко очерченных белоснежных кругов стояли статные регулировщицы в голубых шинелях, туго перетянутых ремнями, и отточенными гимнастическими движениями бросали влево-вправо красно-белые жезлы, не выпуская свистки из узких умелых губ. Там и тут попадались плакаты с лицами отца и сына, набрякшими посмертной властью. Вот промелькнули бронзовые, как из шоколада, статуи: эти же вожди восседали на конях, натянув поводья (у сына вздыбился жеребец). Показался серо-бетонный суровый монумент: три жилистых великаньи руки протянули в небо три предмета. Крайние держали серп и молот, а средняя сжала нечто другое.

– Что это?

– Что?

– Между молотом и серпом…

– А! – Ульянин смех был любезный, но жестяной. – Не узнали? Это кисть. В центре всего у нас – творец.

– Художник. Прям как я. У меня, правда, не кисть, а мышка.

Она уронила короткий зябкий смешок.

– Веб-дизайнер, – пояснил Андрей. – Оформляю сайты. У вас в интернет можно попасть?

– У нас свой интернет, – строго сказала Ульяна и продолжила: – Мы говорим, что человек науки – это тоже творец и ракета – это тоже кисть. Так недавно отметил наш верховный руководитель.

Кортеж причалил к зеркальному небоскребу гостиницы.

Туристы получили ключи, Андрей вошел со всеми в прозрачный лифт и под музыку марша поплыл на тридцать седьмой этаж, за прозрачной стеной наблюдая, как зажигается отдельными огоньками город вдоль таинственно-сумеречной излучины реки.

Вдалеке на вершине гранитного столпа замигал и налился огнем прожекторов бронзовый факел, точно кисть, которую обмакнули в багровую краску. Этот горячий свет расщеплялся и остро щетинился сквозь лиловую полутьму и мутное дыхание пустыни Гоби.

В номере было сыровато, по телевизору показывали черно-белые фильмы про войну, или цветные громокипящие парады с молодым вождем, или слайды розовых цветов и голубых водопадов под гортанное женское пение.

Хотелось и спать, и есть. Спускаясь на ужин, он увидел, что в полной темноте факел светится как будто ярче, и только сейчас обнаружил, что среди кнопок этажей, похожих на золоченые пуговицы, загадочно отсутствует цифра 5.

У дверей в столовую его ожидала замершая, как статуэтка, девушка в красочном длинном одеянии. Когда они поравнялись, лицо ее оживила радостная улыбка и тонкий голос пропел:

– Добро пожаловать!

И она легко поклонилась, сложив пальчики домиком.

Остальные из делегации уже расселись за столами, и девушки в пестрых одеяниях принимали у них заказ и подносили еду. В столовой работал телевизор: тревожная музыка, взволнованный голос, пенное море, а у самой кромки стоял в черном френче наливной юноша, к которому, увязая в песке и протягивая руки, бежали плачущие солдаты.

– Доблий ветяль! Сито вы будити? – это была та же девушка, что встретила его у входа.

Андрей повертел ламинированный лист меню с картинками и русскими названиями:

– А что вы посоветуете?

Мгновенный нежный румянец окрасил ее хрупкое личико, и она виновато заулыбалась. Он смотрел, ловя ее застенчивый взгляд, не без удовольствия удерживая и усиливая этот румянец на ее щечках и скулах.

– Я не знаю, сито вы любити…

– Я хочу что-то, что вы любите.

– Мы любим куксу: лапса, булион, мяса, овоси. Мяса – свинья, – она говорила неуверенно, с каждым словом делая голос тоньше, словно нажимая на клавиши рояля и приближаясь к самой высокой ноте.

Ее речь удивила его так, как если бы к нему обратилась рыба. Или цветок…

– Хорошо, – сказал он.

Она втянула воздух, грудь под цветастой тканью приподнялась, и снова заговорила тонко, тоньше, до писка:

– Мы любим кимчхи. Капуста…

– Давайте.

Пока она несла, он посматривал на других официанток, тоже нарядных и пригожих, но слишком автоматичных, как регулировщицы. Ему показалось, что его девочка интереснее всех: стройнее, свежее, и главное, была в ней какая-то невинная уступчивая робость. Большеглазая, со светлым овальным лицом, она не вполне походила на кореянку и тем не менее вся казалась задуманной пространством родной страны.

Она опустила на стол еду в шуршащем поклоне и так застыла, потому что, вскинув палец, он поставил ее на паузу.

– Какая прекрасная одежда!

– Спасиба, – опять зардевшись, она жалобно заморгала мохнатыми реснитчатыми глазами.

Он опытно оглядывал ее праздничное облачение, как театральный занавес. Охристо-желтая, пышная, почти бальная юбка, расшитая цветами и расклешенная от груди. Розовый жакет, похожий на болеро с рукавами-крыльями. Завязанный на груди салатовый бант с длинной лентой до самого пола.

– Меня зовут Андрей. А как тебя зовут?

– Джин-Хо.

– Джин-Хо, – повторил он.

– Длягоценна озела.

– Драгоценное озеро?

– Да, да…

– Какое красивое имя! Но, я боюсь, не запомню. Можно, буду звать тебя по-русски? Наташа… Наташа Ростова на первом балу… – пробормотал он, цепляя вилкой лепесток фиолетовой капусты.

Она засмеялась, смущенно и тихо, и еще раз нагнула свою головку с черной косой, змеящейся вокруг макушки.

В номере он быстро разделся впотьмах. За окном был густейший мрак, который лишь усугублял одинокий багровый маячок факела, похожий на сердечко. Он залез под холодное и крепкое, по-монастырски тугое одеяло. Из погашенного телевизора прямо на кровать требовательно бил ярко-зеленый луч. Неужели это подсветка для скрытого наблюдения? Луч ядовито просачивался сквозь веки, и, злясь, что не может заснуть, Андрей выполз из-под одеяльного гнета, нашарил на стуле свитер и набросил поверх луча. Теперь зеленый свет стал приглушенным и ласковым, и, засыпая, он вспомнил бесконечную ленту салатового банта, перекинутую через сердце очаровательной девочки из столовой.