Наконец она перехватила у повара в белом колпаке тарелку с новыми сердцами и старательно проговорила, почти на чистом русском, как будто давно репетировала:

– Приятного аппетита!

Конечно, он толком не наелся, но чувствовал прилив сил, спать не хотелось.

Он и не заметил, как остался в столовой один. Золотистые, синие, зеленые, алые юбки выстроились безмолвным караулом ближе к дверям, и среди них его – охристо-желтая. В памяти вспыхнули разноцветные занавесы на сцене детского дворца.

Спозаранку проехали сквозь кварталы новостроек. Воздух стал чище, мягкое добродетельное солнце таяло на строгих поверхностях города, как будто давно знакомого, всегда существовавшего где-то в подсознании.

Выехали за городские пределы и, подскакивая, точно собираясь взлететь, покатили по растрескавшейся бетонной дороге. В такой тряске было не до разговоров. Все та же коричневатая окрестность: там и тут, как на гравюрах, прокладывая ноздреватые борозды, тянули плуги волы, по обочинам и на отдалении походно двигались люди, ручейками и поодиночке. Началось предгорье, несколько раз миновали сумрак туннелей, в начале и в конце которых из ветхих будок позыркивали часовые.

Часа через три остановились возле озера, отражавшего серо-серебристые, с хвойной шерстью горы. Прелая земля пахла тоской и желаниями, медом и вином. Льдистыми клочками скалился еще не сошедший снег. В прозрачной воде трепетали стайки жирных красных рыбешек. У них были чуть раскосые глаза и жадно раскрытые, что-то кричащие рты.

– Вот такое наше озеро, – ласково сказала Ульяна, подставляя неяркому солнцу жесткое лицо с тонкими морщинками у глаз.

– Озеро, – рассеянно сказал Андрей и, присев на корточки, умылся двумя полными горстями.

Насладившись студеным ожогом, повторил это еще и еще, до бесчувствия, вернее, до одного ощущения, что лицо перестает быть мягким, делаясь скуластым и твердым.

Оторвался от воды и, распрямившись, пробормотал:

– Драгоценное озеро.

На берегу стояла деревянная пристройка, где на открытой веранде седой человек в пегом, кажется, замазанном красками пальто кланялся распахнутому этюднику. Когда Андрей подошел вплотную, старик покосился, но не издал и звука. У него было сморщенное личико с высосанными щеками. Он бережными мазками необыкновенно точно воссоздавал эти горы, и эту воду, и дымку, разжижающую пейзаж. Над горами парила клякса неизвестной птицы.

– Как он хорошо рисует, – сказал Андрей в машине, – не хуже ваших лучших художников, тех, кто рисует вождя.

– Мало кто рисует вождя, – ответила Ульяна, мгновенно возбуждаясь. – На это надо иметь разрешение.

– Почему вы так любите вождей? – не выдержал он.

– Они дают нам величие жизни, – звонкий, без запинки ответ.

Их привезли на горнолыжный курорт. Мультяшный экскурсовод в косых лиловых очках возвестил, не попадая в ударения, что стройка была совершена за сто дней силами народной армии по приказу молодого вождя.

Они поднялись к темно-гранитной площадке короткой тропинкой, продавленной в мокром сахаре позднего снега.

– А ведь это чьи-то косточки поскрипывают, – бойко обронила московская журналистка.

Все промолчали.

По белым склонам, вычерчивая иероглифы скорости и отваги, летели лыжники в ослепительно красных ветровках.

Андрей, запрокинувшись, смотрел на высокую гору, воображая, что вся она – это пышная, расклешенная от розоватых облаков юбка. Просто белоснежная юбка, сама по себе. Вот бы так нарисовать…

Рядом по укатанной трассе с рычанием промчал снегоход, унося вцепившегося в руль наездника – он тоже неудержимо и свирепо рычал, с колючей крупой в смоляной шевелюре, кирпичными щеками и глазами безумного дельфина.

В сувенирном киоске, где теснились портреты, флажки и статуэтки, Андрей купил за десять долларов «снежный шар». Стеклянная безделица на керамической подставке с фальшивым снегом внутри из вязкого глицерина и блесток, макетами горы и зданий курорта, напоминающего пагоду. При встряхивании шар заполнялся белесой бурей, а затем медленно и мило падали снежинки.

Они ехали обратно в Пхеньян, когда Ульяна сказала дребезжащим от подскоков голосом, еще больше похожим на механический:

– Извините мой вопрос: а вы женаты?

– В разводе.

– Ой. Жалко, – протянула она, – А почему так?

– Жена ушла к другому, – честно сказал он.

– Ой. Жалко, – повторила сокрушенно. – У нас почти нет разводов. Если женятся, значит, навсегда.

– А вы замужем?

– Да. Есть сын. Четыре года. У вас?

– Дочка, ей восемь, мы мало видимся. Вот думаю: может быть, в вашей стране найду себе хорошую жену.

Нахмурившись, она повернулась к водителю и что-то отчеканила.

Быстро стемнело, Андрей прислонился лбом к подрагивающему стеклу. Один раз тьма отступила, это в поле жгли большой костер, швырявший веселые искры, и он увидел странную парочку: плясали друг против друга, отбрасывая чудовищные тени, вытянув вверх руки со скрещенными пальцами. Машина протарахтела мимо и снова погрузилась в первобытную тьму.

В Пхеньян прибыли ближе к полуночи, и он сразу пошел на ужин. В первые секунды он не узнал свою официантку: вместо косы на макушке волосы вольно расплескались по плечам.

– Привет, Наташа! Как твои дела?

– Спасиба. Халасо.

Они обменивались незначительными фразами, но всё, даже названия блюд, он говорил сдавленно, отчего-то заробев еще больше, чем в прошлый раз, и с трудом на нее взглядывая. Наконец, себя побеждая, когда спросила: хочет ли он чай, встрепенулся и выпалил:

– Ты очень красивая.

Вероятно, это прозвучало громко, потому что турист из Нальчика, небритый, в измятой майке, вразвалочку проходя к выходу, нагнулся и посоветовал с ленивой хрипотцой:

– Э, друг, оставь ее, друг. Здесь шутки плохи…

– Живи своей жизнью, друг, – оборвал Андрей.

Учитель жизни, проворчав что-то угрюмое, исчез.

Из-за недосыпа и обилия впечатлений Андрей и забыл, что можно выпить. Наверняка он выглядел чужаком не только для этой страны, но и для своих попутчиков, которые за каждым ужином стукались кружками пива и опрокидывали стопки.

– Пиво и водка, – заказал он, помогая себе убедительным жестом.

Она поняла бы и без слов.

Заглотив разом водочку, бледную на вкус, и одурев в три засоса от ядреной терпкой крепости пива, он встал и сделал шаг к юбкам, сразу колыхнувшимся, как от ветра. Его юбка сама встревоженно поспешила навстречу, отделившись от остальных.

Андрей не знал названий этих дивных цветов, которыми она вся расшита, – может, райские, а может, местные…