Дед понимал его. И старался по мере возможности поддерживать и помогать. Вот и сейчас попытался ответить вместо Вадима, чтобы дать внуку небольшую передышку.

– Ну какие девочки, что ты? Вадюша постоянно занят, он много работает, у него нет времени на эти глупости.

– Где это он работает? – сварливо поинтересовалась Бабу, не отвлекаясь от своего занятия. – Когда? После школы? Вместо курсов? Ты хочешь сказать, что он нам врет, что якобы где-то там учится, а сам мешки грузит на складе?

Дед досадливо мотнул головой, мол, виноват, не так сказал.

– Учеба – это тоже большой труд, важная работа. К ней нужно относиться ответственно. Успеет еще с девочками нагуляться.

Бабу повернулась к ним и приняла угрожающую позу, вперив в мужа выставленный указательный палец. Рука ее заметно дрожала, и сердце у Вадима привычно сжалось.

– Вы оба ничего не понимаете! Ваш труд, ваша работа – это все филькина грамота, – заявила она. – Вот такие, как вы, страну и развалили. На уме одна работа, одни деньги! Думать надо о любви, о семье, о детках, тогда и порядок в стране будет. Что вы мне про работу талдычите? Еще не все деньги заработали? Мало вам? От жадности не лопнете? В золоте купаетесь, а сами у меня приправы воруете, все ищете, чем бы еще поживиться.

Украденные приправы были любимой бабушкиной темой. Она всю жизнь проработала поваром, и ее профессионализм не смогла победить даже коварная болезнь. Впрочем, говорят, что профессиональные знания и навыки сохраняются дольше любых воспоминаний и утрачиваются в самую последнюю очередь. Готовила Бабу до сих пор превосходно и делала это сама, никому не доверяя свое место у плиты и разделочного стола. Она никогда не путала последовательность действий, не забывала время, требуемое на подготовку продукта и приготовление, но при этом могла, держа в руках пакетик с шафраном, целый час кричать и возмущаться, что не может его найти, потому что дом – как проходной двор, без конца приходят и уходят какие-то чужие люди, которые и украли приправу, так необходимую ей сейчас. На все попытки успокоить и заверить, что шафран цел и невредим и находится у нее в руке, Бабу упорно отвечала, что «это» никакой не шафран, это совсем другое, и называется по-другому, и выглядит не так, и запах не тот, и пакетик должен быть зеленый с желтым. Пакетик у нее в руке и был зеленым с желтыми надписями, но каким видел его затуманенный болезнью мозг – кто знает? Может быть, бело-голубым или розово-сиреневым. Какое название он считывал? Какой запах обонял?

И еще загадочные чужие люди постоянно воровали бабушкины ножи. И невозможно было убедить ее, что тот нож, который «куда-то пропал, наверное, опять украли», лежит в ящике прямо перед ее глазами. Требовалось немало терпения и выдержки, чтобы переждать приступ негодования и оголтелых обвинений, в разгар которого пожилая женщина выражений не выбирала.

Впрочем, она и в спокойном состоянии их не выбирала. Но если до болезни грубоватая речь скрашивалась ласковым тоном и голосом, полным любви, и оттого не звучала обидно, то теперь слова, сказанные резко, недовольно или сварливо, ранили, обижали, оскорбляли. Муж превратился в «старого идиота» и «хромого недоумка», сиделки все сплошь и постоянно пребывали в роли «дур», «коров» и «воровок». И только внук почему-то продолжал оставаться «Вадинькой».

Однажды Вадим, расстроенный очередным бабушкиным выпадом, спросил сиделку:

– Как вы умудряетесь терпеть все это и не раздражаться? Я понимаю, моя бабуля – трудный пациент. Знаете, я каждый раз вздрагиваю и жду, что вы просто встанете и уйдете, не захотите больше у нас работать.

Эта сиделка, сдержанная спокойная женщина лет пятидесяти, была у них уже почти год, дед с Вадимом ее ценили и боялись потерять. Несколько предыдущих не выдерживали и спустя два-три месяца увольнялись. Услышав вопрос, она сперва удивилась, потом пожала плечами:

– Меня старики вообще не раздражают, какими бы они ни были.

– Почему? – живо заинтересовался Вадим. – Вы этому специально учились? Или это от природы дано? Вот я же все понимаю про бабулю, и про травму, и про наркоз, и про возраст, а все равно бесит, когда она… Ну, вы понимаете. Бесит – и я ничего не могу с этим сделать. А вас это, похоже, совсем не трогает. Вот бы и мне научиться так реагировать!

Сиделка улыбнулась, поправила на дремлющей пациентке легкий клетчатый плед. Они разговаривали совсем тихо, чтобы не разбудить бабушку, но можно было особо и не стараться: та все равно плохо слышала.

– Понимаете, Вадим, я для вас чужая, и вы для меня чужие. Я знаю вашу бабушку только такой, какая она сейчас. Вот она такая – значит, такая, и такой я ее приняла. А вы знали ее раньше, когда она была другой. И вы не можете смириться с тем, что она изменилась, постарела, поглупела, стала слабой и беспомощной, у нее испортился характер. Не можете ее принять такой, какая она сегодня, потому что слишком хорошо помните, какой она была когда-то. Вы, сознательно или подсознательно, хотите, чтобы она всегда оставалась такой, как прежде, и злитесь оттого, что ваше желание не исполняется.

– Что же мне делать? – растерянно спросил он. – Что посоветуете?

– Научитесь принимать свое «сегодня». И перестаньте оглядываться на «вчера». И еще: постарайтесь менее трепетно относиться к собственным желаниям. Просто примите мысль, что мир устроен не так, как вам хочется, и далеко не все, что вы хотите, может и должно быть исполнено.

Слова сиделки Вадим потом много раз обдумывал и пришел к выводу, что она, наверное, права, но у него вряд ли получится. Во всяком случае, пока не получалось.

Он жил отдельно, но к старикам забегал почти каждый день, когда на час-другой, а когда и на десять минут, только проведать и занести продукты. Личную жизнь вел, как он сам выражался, по мере возможности: было свободное время – были женщины и отношения, не было времени – не было и всего остального. Когда четыре года назад стали появляться деньги, попробовал свои силы с дорогими девушками из эскорт-услуг, но быстро надоело: кроме хорошего секса, от них ничего получить не удавалось, им было все равно, умен партнер или глуп, силен или слабоволен, лишь бы платил. С ними не удавалось царствовать, править, быть богом и волшебником. Зато удавалось с миленькими простушками, с которыми так забавно и легко было знакомиться и на просторах Интернета, и просто на улице или в транспорте. О женитьбе Вадим не помышлял, понимая, что ни одна семейная жизнь не выдержит его постоянной заботы о бабуле и деде. А уж если речь зайдет о ребенке, то вообще кранты. И потом, какая может быть жена с его-то побочным приработком? В Группе семейных нет, только одиночки, такова «кадровая политика» их шефа. Когда-нибудь, когда Вадим накопит достаточно денег и не нужно больше будет заботиться о тех, кто его вырастил, он, наверное, подумает о собственной семье. Но не факт. Его вполне устраивает существование холостяка и свободные отношения. Ему всего тридцать четыре, а жениться и в пятьдесят не поздно, если что.

Он слишком рано начал взрослую жизнь, связанную с ответственностью и необходимостью заботиться и зарабатывать. Он не успел дожить свое радостное, бесшабашное, веселое юношество, свободное от обязанностей и обязательств и наполненное компаниями, тусовками и легкомыслием. Но подросток в нем не умер, он жил и постоянно давал знать о себе, причем, как ни странно, с годами все сильнее, словно настойчиво требуя вернуть то, чего был когда-то лишен.