Вадик ей не поверил. Он хотел услышать что-то определенное, например, «через неделю» или «через месяц», а не вот эти вот мутные словеса про особые надежды, которые не нужно питать. Ничего они не понимают, эти взрослые! Его Бабу, всегда такая умная, такая знающая, такая веселая, обожавшая рассказывать скабрезные анекдоты и подолгу обсуждать по телефону с подружками их бывших и нынешних любовников, просто обязана оставаться такой же остроумной и жизнерадостной еще долгие годы. Она вернется домой, еще чуть-чуть поболеет, как и положено после операций, и потом все станет как прежде. Деду ведь тоже делали операцию, и пусть он с трудом двигается, но голова-то на месте осталась, он ничего не забывает, а про политику рассуждает так заумно, как ученым и не снилось.

Но «как прежде» не становилось. Становилось хуже. Сначала процесс шел медленно, малюсенькими шажочками, и его можно было первые пару лет даже не замечать, уговаривая себя, что им с дедом «просто показалось». Ну, подумаешь, забыла… Запамятовала… Проявила рассеянность… Не поняла с первого раза… Перепутала… С кем не бывает? Вадим тоже много чего забывает и путает, учителя на него то и дело жалуются, мол, недостаточно внимателен на уроках. И понимает он тоже далеко не все, особенно по химии, которая как была с самого начала, так и осталась для него темным лесом.

Первым забил тревогу дед. Начал заставлять жену разгадывать кроссворды вместе с ним, стал не реже двух раз в неделю водить ее в кино и потом просил подробно пересказать весь фильм внуку, записался на лечебную физкультуру и какую-то оздоровительную гимнастику для старшего возраста, чтобы ходить туда вдвоем и расширять круг общения.

– Мы с тобой должны делать все, чтобы поддержать бабушкину голову, – говорил он Вадиму. – Рассказывай ей как можно больше, грузи ее информацией, пусть слушает и вникает. Когда она пересказывает кино, задавай как можно больше вопросов, вынуждай ее объяснять сложные связи.

Вадим готов был в лепешку разбиться. Он резко повзрослел после несчастья, случившегося с его любимыми папой и Бабу, и неожиданно для себя обнаружил, что ему нравится заботиться, опекать, помогать. И еще он чувствовал себя бесконечно виноватым перед ними. Если бы он пришел домой вовремя, они не пошли бы его искать и этого кошмара не произошло бы.

Они с дедом очень старались. На какое-то время процессы в бабушкиной голове удалось если не приостановить полностью, то хотя бы замедлить, но потом природа все равно взяла свое, хотя дед долго не хотел в это верить.

– Нельзя опускать руки, – твердил он. – Это всего лишь временное ухудшение. Мы с тобой бойцы, мы не сдадимся просто так.

И Вадим не сдавался, хотя и не всегда верил во временное ухудшение. Он вырос стойким оловянным солдатиком. И когда в его жизни появилась Вика, делал все так, как приучил дед, четко следуя его алгоритму: нагружать, заставлять, помогать, быть рядом, заботиться, не отступать.

Лет пять назад они с дедом вынуждены были признать, что в битве с бабушкиной деменцией окончательно проиграли. Последствия травм, полученных при аварии обоими стариками, встали в полный рост, а рядом с ними выстроились и другие проблемы, чисто бытовые, решение которых требовало немалых денег.

Сейчас проблемы денег не существовало. Задания поступали нерегулярно, но оплачивались очень хорошо. Вот хоть взять это последнее, насчет Каменской: дел – всего ничего, ерунда, по меркам Вадима, заплатили сразу же, как только получили результат, и можно месяца три не заморачиваться оплатой сиделки и арендой вместительного автомобиля для транспортировки деда вместе с инвалидной коляской. По квартире он еще кое-как передвигается, а вот на улицу выйти не сможет, не говоря уж о том, чтобы съездить куда-то на другой конец города. Дед – человек общительный, у него множество друзей и знакомых, и он считает необходимым принимать все приглашения на их посиделки и праздники. Правда, в последнее время приглашения поступают реже и реже, не каждому удается жить «долго и счастливо», зато посещения медицинских учреждений требуются чаще. Когда можно обойтись визитом врача на дом, Вадим платит за это, но если требуются обследования на аппаратуре, тут уж приходится деда или бабулю везти, куда скажут. И все это очень и очень недешево.

Дед долго не смирялся не только с недугом супруги, но и со своим собственным, считая, что раз может ходить, пусть и медленно, и плохо, и с палкой, то не нуждается в помощи постороннего человека, и категорически протестовал против намерения внука нанять сиделку.

– Мы оба на ногах, – упрямился он, – зачем нам сиделка? Мы же не лежачие больные, судно из-под нас выносить не нужно.

Вадим изо дня в день повторял, что бабуля не всегда хорошо соображает и может запросто устроить пожар или потоп, или упасть и удариться, или пораниться, а пока дед доковыляет до места, метаться будет уже поздно. Хуже того: если упадет или поранится сам дед, вряд ли от бабули можно будет ждать адекватной помощи. Уговорить уверенного в своих силах старика удалось только тогда, когда внук заявил, что пока дед и бабушка одни, он не может спокойно работать, стал часто ошибаться, потому что постоянно отвлекается на мысли о них, и начальство им в последнее время недовольно. Перед этим аргументом дед отступил. Однако поставил условие: ночью в квартире не должно быть никаких сиделок. Ночью они с бабушкой спят, так что никто не упадет и не поранится и пожар никто не устроит, и наводнение. С этим Вадим согласился, сиделки приходили утром, уходили, когда старики ложились спать, а если внук проводил с ними весь вечер, то и раньше.

– И не называй этих женщин сиделками, – строго потребовал дед. – Они – помощницы.

– Хорошо, – покладисто согласился Вадим, прекрасно понимая, что для его деда-папы осознание себя человеком, нуждающимся в сиделке, так же невыносимо, как для самого Вадима – мысль, что его кто-то может считать жалким.

Как же он ненавидел это слово: жалкий!

– Вадинька, ты дружишь с какой-нибудь девочкой из класса? – спросила Бабу, изо всех сил колотя специальным молоточком по разложенному на деревянной дощечке мясу. – Почему ты не приглашаешь ее к нам на чай? Почему не показываешь нам?

Для бабули он теперь на всю жизнь останется четырнадцатилетним подростком. И всё, что ее окружает, останется таким же, каким было в далеком девяносто девятом году. Хотя после аварии и операций она еще долгое время нормально ориентировалась в обстановке, подлая деменция каким-то немыслимым образом в конце концов окончательно вернула ее в тот период жизни, когда она была здорова и полна сил. Бабушкин мозг категорически отказывался признавать и принимать то, что происходило потом. И еще у нее изменился характер. Из веселой оптимистичной хохотушки она превратилась в раздражительную брюзгу, грубую со всеми, кроме внука. Когда Вадим слышал, как она порой разговаривает с дедом-папой или с сиделками, ему становилось совестно из-за того, что с ним бабуля по-прежнему ласкова. Вроде как он особенный, он лучше, более достойный, что ли… Неприятно. Что-то вроде испанского стыда, когда сам ничего предосудительного не делаешь, но испытываешь жгучую неловкость за поведение другого человека.