– Калужские купцы и дворянство прислали, – объяснила Орлова, заметив скользнувшее по лицу Анжелики удивление, смешанное с недоумением: она помнила, как после Бородинской баталии и генералы и солдаты одинаково ели кашу из жестяных солдатских мисок.

– Помощь армии оказывают, – продолжил Коновницын. – Узнали, что стоим рядом с ними лагерем, вот и собрали. Солдатам – пряников и баранок, раненым вареных ягод в подкрепление, беженцам – вещей разных, ну а нам – вот мясца… А чтоб из чего поесть было – свое пожертвовали. Угощайтесь, маркиза, не стесняйтесь!

– Верно ли слышала я, Петр Петрович, – продолжила Орлова прерванный появлением Анжелики разговор, – будто шлет Наполеон к нашему главнокомандующему посланца? Если не секрет – расскажи…

– Секрета нет никакого, – ответил Коновницын охотно. – Разговор о том завел маршал Мюрат на аванпостах. Он ведь там, Анна Алексеевна, с Михаилом Андреевичем твоим с завидным постоянством встречается и всё разговоры ведет. Часами…

– Если б то не маршал Мюрат был, а какая парижская девица, то я бы и приревновала, – скупо улыбнулась Орлова. – А уж к маршалу Мюрату – не стану. Знаменит как никак. Напишет потом Мишель в мемуарах…

– Как съедутся, – вступил в разговор Ермолов, – что тебе два помещика в отъезжем поле. И все говорят, говорят… И скажу тебе, Анна Алексеевна, по правде: не всегда француз в хвастовстве первенство одерживает. Наш Мишель тоже не отстает. По обоим ним новую моду определять можно. Мюрат – он же страсть как тряпки любит. Мне так Лешка Бурцев говорил, он там завсегда в свидетелях, Мюрата на мушке держит, чтоб чего не вышло. Вот мчится Мюрат – аж в глазах рябит. Прям завзятая кокотка – каждый день в новом костюме. Одни глазетовые[26] штаны чего стоят, – Ермолов захохотал. – Сапоги то красные у него, то зеленые. Одно слово, Анна Алексеевна, заморская птица этот Мюрат.

– Ну а что ж Михаил Андреевич? – в серьезных темно-голубых глазах Орловой промелькнул смешок. – Что-то я у него глазетовых штанов не припомню…

– Нет, наш сурово выглядит, – ответил Коновницын, – с достоинством. Всегда в парадном мундире со звездой. На шее – три шали персидские: красная, зеленая и оранжевая. А скачет – словно хвост жар-птицы развевается…

– Помню я эти шали. В Бухаресте турки ему подарили. Только три-то зачем сразу? – вспыхнула Орлова, и на лице ее загорелся румянец. – Жарко же.

– Так то ж для форсу, Анна Алексеевна, – снова подал голос генерал Ермолов. – И скажу вам от души, со всем этим форсом третьего подобного Мюрату и нашему Милорадовичу в обеих армиях не сыщешь…

– Так вот на днях Мюрат этот прикатил и, пощелкивая шелковой плеточкой по зеленым сапогам, сообщает: мол, приедет к нему на аванпосты посол ихнего императора, хотел бы с главнокомандующим поговорить…

– А кто же послом будет? – поинтересовалась Елена Голицына, до того усердно нажимавшая на рябчиков.

– Мюрат и сам не знает, похоже. Но намекнул, что кто-то из бывших послов в Петербурге.

Услышав это, Анжелика едва не поперхнулась, сердце ее дрогнуло.

– А их там всего двое было: либо Коленкур, либо Лористон.

– Вот бы на Коленкура посмотреть, – проговорила Елена мечтательно. – Я же в Петербурге не жила тогда, а все дамы, кто встречал его, восхищались: «Ах, Коленкур! Ах, Коленкур!» Говорят, красив очень и любезен невероятно. Верно? – Она обратилась к Анне: – Ты же знала его?

Бросив взгляд на Анжелику, Орлова не ответила Голицыной.

– Да куда уж любезнее Мюрата, – хохотнул Коновницын.

– А когда ж известно станет, кто приедет-то? – снова спросила Голицына. Видно, известие о приезде французского посла задело ее за живое.

– Да скоро уж, – ответил ей Ермолов. – Мюрат все и скажет…

Дверь в горницу опять отворилась. Все обернулись. На пороге появилась княгиня Лиз в длинной бархатной накидке, подбитой мехом черной лисицы, и поприветствовала всех. Улыбка на ее бледном лице показалась Анжелике натянутой.

– Лиз, ты отужинаешь с нами? – предложила ей Орлова.

– Нет, благодарю, извините, господа. У меня болит голова, – ответила Потемкина и прошла в соседнюю горницу.

* * *

Когда ужин закончился, генералы попрощались с дамами, отправившись выкурить трубочку в штабной «клуб», который сам собой образовался в покрытом изнутри сажей небольшом овине на дворе Главной квартиры. Там обычно собирались офицеры: попить чайку, или чего покрепче в мужской компании, приходили покалякать вестовые и адъютанты Кутузова, а также все приезжающие в армию и привозившие свежие новости из Петербурга.

Последней такой новостью оказалось то, что император Александр присвоил генералу Кутузову за Бородинскую баталию звание фельдмаршала и шлет в Тарутино своего генерал-адъютанта князя Волконского с указом. Весь лагерь обсуждал это. Но для французской маркизы куда важнее оказалось известие о том, что не русский, а французский император Наполеон собирается направить к Кутузову посла, и им вполне может оказаться Арман де Коленкур.

Анжелика разволновалась. После ужина она попросила у Анны Орловой разрешения переночевать в их избе. Как обычно, сдержанная и строгая дочь князя Орлова не спросила у маркизы, чем вызвано такое желание, только вскинула в легком удивлении холодные темно-голубые глаза, а потом отвела Анжелику в небольшой, но теплый чулан, располагавшийся недалеко от входа, в сенях.

– К сожалению, более отдельного помещения у нас не имеется, – проговорила она. – А стеснять вас, маркиза, нам не хотелось бы…

Чулан вполне устроил Анжелику. Изба топилась по-черному, а дым выходил в основном через несколько окошек, проделанных в верхней части чулана, – от того стены в нем были темны и прокопчены. Кроме походной кровати, не существовало никакой мебели. Глиняный пол устилала солома, которую для Анжелики покрыли конской попоной. По наросту сажи шустро бегали черные блестящие тараканы. Но они бегали везде, даже по карте боевых действий у главнокомандующего – никуда не денешься.

Анжелика запалила свечи, закрыла на засов дверь и улеглась на сложенные в несколько рядов на сколоченных досках одеяла – их Орлова велела постелить специально для маркизы, и все они оказались роскошны: голубые бархатные расшиты серебром и подбиты горностаем, пурпурные в золоте – на мехе черно-бурой лисицы. Анжелика вспомнила передававшиеся из уст в уста рассказы о богатстве Орловой – похоже, они соответствовали действительности, хотя Анна так легко отказалась от него ради любви к генералу Милорадовичу. Как и многое другое у русских, Анжелика с трудом понимала ее.

Закутавшись в мягкий, теплый мех, Анжелика улеглась на походной кровати, глядя, как трепещет пламя свечей в канделябре над ее головой. Мысли маркизы унеслись далеко. В полудреме ей вспомнился окаймленный пальмами янтарный песок в Ницце, темно-синее море, ласково набегающее волной на берег. Где-то вдали, у горизонта, силуэты кораблей… В легком белом платье, открывающем теплому южному ветру шею и руки, она бежит по песку, почти не касаясь его ногами, и тот же ветер-шалун бросает ей в лицо ее шелковистые золотые волосы… Она летит к нему… Хотя его еще не видно, но ясное ощущение, что Арман – здесь, он – рядом, не оставляет ее. Единственное желание охватывает все существо маркизы – дождаться его, прижаться к горячему телу, пусть даже он и оттолкнет ее. И вот он появляется – в генеральском мундире с золотым шитьем. Он не отталкивает ее. Он раскрывает руки и изо всех сил прижимает ее к себе, едва она подбегает. Они так близки, что Анжелика чувствует, как против воли слезы вот-вот хлынут у нее из глаз… О, это – чудо, небесный дар, благословляющий их обоих стойко перенести удары судьбы. Взглядами, любовными жестами они передают друг другу неослабевающее свежее чувство…