Робби уже четыре раза тренировался, пользуясь паттерном экстаза своей матери. Нет, пять раз. После каждого сеанса им все сильнее овладевала смесь радости и смущения. Он говорил все меньше, чаще смотрел и слушал. Рисовал в своем блокноте, и казалось, рисунок оживает, прорастая на странице сам по себе.

Он пришел в мой кабинет после ужина, где я сидел и писал код.

– Я ведь вчера был лучше, чем сегодня, да?

– В смысле?

– Ну, вчера казалось, что меня ничего не может задеть. Сегодня? Рррррр!

Он взревел от нетерпеливой ярости, как делала его мать, сталкиваясь с бессмысленной бюрократией. Но даже когда он вонзил в меня когти и затрясся от досады, которую не мог объяснить словами, его как будто окружала большая, мощная аура. Он легко освоился в новой шкуре.

Дни становились все спокойнее. Робби часами сидел за своим цифровым микроскопом. Он мог смотреть на простые вещи и рисовать почти весь день. Скворечники на заднем дворе, совиные катышки, даже плесень на апельсине зачаровывали его. Случались приступы страха и гнева, как раньше. Но они проходили быстрее, и после отлива в спокойных лужах на берегу оставались всевозможные сокровища.

Мальчик, который стоял на ступенях Капитолия, размахивая плакатом ручной работы, исчез. Я должен был почувствовать облегчение. Но ночью ложился спать, испытывая к своему некогда тревожному ребенку чувство, до жути похожее на скорбь.

Я совершил ужасный поступок. Я украдкой заглянул в его записные книжки. На протяжении тысячелетий миллионы родителей поступали куда хуже, хотя обычно по более веским причинам. Я не мог притворяться, что он нуждается в контроле. У меня не было причин подслушивать его мысли. Я просто хотел узнать, что происходит на его спиритических сеансах с Али.

Это случилось первого августа, когда он спросил, можно ли ему разбить лагерь во дворе.

– Мне нравится там по ночам. Столько событий! Столько разговоров!

Звуки были отлично слышны из дома: капеллы древесных лягушек, большой хор цикад и соло ночных птиц, которые охотились на них. Но он хотел пребывать внутри звуков. Меня это удивило: мой робкий сын возжелал провести ночь на улице в одиночестве. Я с радостью его поддержал. Может, мир рушился, однако наш задний двор все еще казался безопасным местом.

Я помог ему поставить палатку.

– Уверен, что тебе не нужна компания?

Я и не подумал настаивать. Разум уже планировал незаконное вечернее чтение.

Я дождался, пока в палатке погас свет. Блокноты стояли на полке письменного стола, подпертые с двух сторон жеодами. Робби доверял мне. Он знал, что я не буду шпионить. Я нашел текущую записную книжку, на обложке которой красовалась надпись «Личные заметки Робина Бирна». Я внимательно просматривал страницы, не чувствуя даже намека на угрызения совести, пока не осознал, что именно вижу перед собой. Ни единого слова о матери, да и обо мне тоже, если уж на то пошло. Ни строчки о его собственных надеждах или страхах. Записная книжка была посвящена рисункам, заметкам, описаниям, вопросам, размышлениям и оценке – изучению иной жизни.

Куда деваются зяблики, когда идет дождь?

Какое расстояние проходит олень за один год?

Может ли сверчок вспомнить, как выбраться из лабиринта?

Если бы лягушка съела этого сверчка, выучила бы она лабиринт быстрее?

Я согрел бабочку, вернув ее к жизни своим дыханием.

На одной почти пустой странице было написано:

Люблю траву. Она растет снизу, а не сверху. Если кто-то съедает кончики, это не убивает растение. Только заставляет его расти быстрее. Гениально!!!

Под этим манифестом Робби нарисовал стебель травы, пометив все составные части: листовая пластинка, влагалище листа, узел, пленчатый язычок, столон, колос, ость, колосковая чешуя… Он откуда-то скопировал названия, но картинка в целом была его авторства. Обвел кружочком место на листовой пластинке и записал рядом вопрос: «Как называется борозда посередине?»

У меня лицо вспыхнуло от стыда. Я шпионил за сыном, просматривая его записные книжки. И впервые как следует разглядел стебель травы. Разум охватило странное чувство: заметки были продиктованы из могилы. Я положил блокнот на место. Когда Робби вернулся в дом на следующее утро и пошел в свою комнату, я испугался, что он унюхает отпечатки моих пальцев на своих страницах.

– Как насчет приключения? – спросил Робби и повел меня гулять по окрестностям.

Я ни разу не видел, чтобы он шел медленнее, чем в тот раз, или чаще вертел головой. «Экстаз» – неправильное слово. Рвение Алиссы смягчилось в Робине, стало чем-то более плавным и мимолетным. У него на лице было написано: половина видов вымрет, но мир останется зеленым или даже будет еще зеленее. Мой сын теперь мог смириться с любой надвигающейся катастрофой, если у него сохранялась возможность просто погулять на природе.

Я изумился, когда он поприветствовал молодую пару, идущую навстречу по тротуару.

– Как далеко вы собираетесь зайти сегодня?

Этот вопрос заставил их рассмеяться.

– Недалеко, – сказали они.

– Мы тоже далеко не уйдем. Может, просто обойдем квартал. Хотя кто знает?

Молодая женщина посмотрела на меня, в ее глазах читалась похвала за отличную работу. Я не считал, что это моя заслуга.

Идя по тротуару, Робби схватил меня за