Меня раздражал каждый слог, произнесенный этим человеком. Может, мне и стоило бы разок-другой побывать в его машине эмпатии. – Как дела у мальчика?

Я высказался со сдержанным оптимизмом. Мартин слушал с невозмутимым видом.

– Вероятно, роль самовнушения весьма велика.

Ну конечно, Робин занимался самовнушением. Я тоже. Изменения могли быть целиком и полностью воображаемыми. Однако наука о мозге знала, что воображение способно изменить клетки тела по-настоящему.

– В этом раунде сеансов есть что-нибудь необычное? Какие-то изменения в том, как ИИ контролирует обратную связь? Может, отпечаток мозга Алиссы включает нейронные сети из разных областей?

– Изменилось ли что-нибудь? – Плечи Карриера приподнялись, губы изогнулись, имитируя улыбку. – Конечно. Мы увеличили разрешение сканирования. ИИ все больше узнает о Робине и становится тем эффективнее, чем дольше взаимодействует с мальчиком. И да, отсканированный мозг Али активирует эволюционно более древние зоны по сравнению с шаблонами, с которыми мы работали раньше.

– Другими словами, теперь все… совсем по-другому.

Я спросил то, о чем хотел спросить. Узнал все, кроме того, что интересовало меня больше всего на свете. И был почти уверен, что Карриер не расскажет мне о том, про что не рассказала сама Али.

Но потом я подумал: а вдруг расскажет? Как будто электрический разряд пробежал по моей липкой коже. Может, Робби не первый, кто соприкоснулся с отпечатком мозга Али. Однако я боялся, что такой вопрос выставит меня сумасшедшим. Или слишком опасался ответа, чтобы спрашивать.

Робби понравилось надувать лодку. Обычно он пару раз кое-как нажимал на педаль ножного насоса, а потом сдавался. В тот день он не взмолился о помощи. Суденышко поднялось из лужи вялого ПВХ без каких-либо жалоб со стороны сына.

Мы выбрали место рядом с табличкой, где были перечислены ограничения на рыбалку на испанском, мандаринском китайском и хмонге. Перебираясь с причала в лодку, Робин поскользнулся и упал. Он взвыл, когда его ботинки погрузились в грязь, а озеро промочило штанины до колен. Но потом, забравшись на борт нашей плоскодонки, озадаченно посмотрел на свои ноги.

– Ну-ну. Странно. Чего я так разволновался из-за воды?

Потребовалась целая вечность, чтобы пройти сотню ярдов. Робин осматривал берег, пока работал веслами. Я понимал, что он ищет. Птиц: существ, которые помогали его матери держать своих демонов в узде. Они всегда его интересовали. Однако любопытство где-то глубоко внутри превратилось в любовь, когда сын начал проходить тренировки с отпечатком мозга Али.

Гладкая серая фигурка промелькнула впереди. Робби махнул мне, чтобы я перестал грести. Впервые за много дней в голосе моего сына прозвучали нотки отчаяния.

– Что это было, папа? Кто это был? Я не успел разглядеть!

Местный обитатель – настолько распространенный, что даже я знал его название.

– Юнко, вроде бы.

– Темноглазый или серый? – Робин повернулся ко мне, уверенный, что я смогу ему сказать. Я не мог. Его мать произнесла совсем близко от моего уха: «Дрозд – моя любимая птица».

Мы еще немного проплыли в самом медленном транспорте из всех, какие известны человечеству. Когда глубина увеличилась, Робби поднял весло.

– Пап, может, ты будешь грести? А то мне как-то не по себе.

Я трудился на корме, водя веслом из стороны в сторону, чтобы нас не закружило на месте. Робин упирался рукой в борт лодки, и ему на нежное предплечье села бабочка, чья красота превосходила любой витраж. Сын затаил дыхание, дал гостье поразмыслить, взлететь и снова приземлиться ему на лицо. Она прошла по его закрытым глазам, прежде чем покинуть нас.

Робби откинулся на планшир и устремил взгляд в небо. Он как будто искал ту россыпь светящихся точек, увиденную ночью в Дымчатых горах – ведь на самом деле эти точки никуда не делись, просто дневной свет их скрывал. Мы вдвоем, скользя под невидимыми звездами, пересекали озерную гладь на надувной лодке.

Я думал, мы одни. Но чем больше наблюдал за Робином, тем отчетливее понимал, что здесь тесно, как на многолюдной вечеринке. Что-то летало, плавало, бегало по поверхности воды. Что-то ветвилось над водой и осыпалось в нее дождем из частиц живой ткани. Повсюду слышалась болтовня, словно хор радиостанций в авангардной пьесе. А на носу лодки сидело большое живое нечто, которое одновременно было и не было мной. Когда Робби заговорил, я так сильно вздрогнул, что плоскодонка едва не опрокинулась.

– Помнишь тот день?

Я растерялся.

– Какой день, Робби?

– День, когда вы записали свои чувства.

Я все помнил со сверхъестественной точностью. Как мы с Али жаждали друг друга потом. Как заперлись в комнате. Как она не рассказала мне об источнике своего экстаза. Как крикнула через закрытую дверь, уверяя нашего сына, что нам очень хорошо.

– В вас двоих было что-то забавное. Вы вели себя странно.

Он не мог этого помнить. Он был совсем маленьким, и ничто в том дне не было достаточно примечательным, чтобы запечатлеться в его воспоминаниях.

– Как будто у вас был большой секрет.

Моя жена прошептала: «Ты же помнишь этот секрет, не так ли, Тео?»

Я заработал веслом, чтобы остановить наше вращение и перевел дух.

– Робби, почему ты вдруг об этом подумал?

Он не ответил. Алисса продолжала поддразнивать: «Конечно, он помнит. Его родители вели себя странно».

– Доктор Карриер упоминал о том дне? Задавал тебе вопросы?

Робин перевернулся на живот, раскачивая лодку. Прищурился, смотря на дальний берег, как будто пытался заглянуть в прошлое.

– У мамы была татуировка?

Он не мог знать о ней. Я не осмелился спросить, откуда он узнал. Она обзавелась этим рисунком еще до того, как мы познакомились. Ей нужна была психологическая подпитка, чтобы пережить катастрофический первый курс в юридической школе. Чтобы противостоять деморализующему давлению, ей пришла в голову идея посеять самый ручной сорняк в мире,