От своих предположений я впадаю в ступор. Не понимаю, что же мне делать. Мне хотелось бы облегчить нашу утреннюю встречу, протянуть кассету с записью моего прошлого, сказать: смотри! Вот, что я пережила до сегодняшнего дня. А когда посмотришь, поговорим. Я себя чувствую слишком старой, чтобы рассказывать о детстве, родителях, замужестве и всем остальном, я не верю, что может начаться что-то новое. Как он со мной поступит? Я страшно зла на Али. Ненавижу! Почему мы не познакомились с ним раньше? Почему мне надо столько ему рассказывать?! Меня охватывает безнадежная усталость учителя, которому предстоит иметь дело с тупым учеником. Я не сомневаюсь, что Али на мой счет заблуждается. Нет, мне надо исчезнуть, и чем быстрей, тем лучше. Я доберусь пешком до шоссе, а там проголосую. А ему напишу, что больше не хочу его видеть. Никаких поставок. Он меня просто заморочил своими экологически чистыми овощами. Я давно уже имею дело с оптовиками… Я совершила глупость, но чего от меня еще ждать? Обычное дело для таких извращенцев, как я. Я соскочила с кровати, решив убраться отсюда как можно скорее.

На стуле аккуратно сложена моя одежда. Кинематографическая тога из простыни мне не понадобится. Я одеваюсь с лихорадочной быстротой. Свитер напяливаю наизнанку. Рукава майки завернулись под свитером и перетянули руки выше локтя. Дернула молнию на джинсах и прищемила себе кожу на животе. От злости я едва не разревелась. Я распахиваю дверь, похожая на ураган, готовый разнести весь дом. Где эта чертова кухня?! Дом, похоже, огромный. Еще спальня, еще. Гостиница, что ли? Я громко топаю по коридору, пинаю дверные косяки, созываю народ. В ответ тишина. Повсюду пусто. Ванная выложена серебряной мозаикой. Поняла — не отель, а турецкий бордель. Я заявляю: «К черту турецкие бордели!» И бегу по коридору. Зеркало показывает мне сумасшедшую с растекшейся тушью. Волосы стоят дыбом. Я резко останавливаюсь, отступаю и внимательно рассматриваю отражение. Такой я себя не знаю. Щеки, хоть и в потеках туши, но розовые. Под глазами нет синяков. Я очень славненькая. Я вновь принимаюсь за поиски, но уже поспокойнее. Наконец на первом этаже я попадаю в небольшую комнату с тремя окнами, где успокаивающе царит плита. Зажигали, видно, духовку. Тепло. Никакого дымящегося кофе, никаких кружек на синей клеенке. На подоконнике сидит белая с серыми пятнами кошка. Она дружески трется о мою руку. Мне кажется, что она мне улыбается.

В окно я вижу Али, вернее, его спину, он гуляет по саду. Я жду, когда он обернется. Он видит меня и принимается насвистывать. Я машинально стираю потеки туши с лица. Приглаживаю волосы. Он одобрительно кивает. Что-то говорит, но неслышно. Я отвечаю, но тоже безмолвно. Он машет, зовет меня к себе. Я тоже машу и зову сюда.

Кошка от моих поглаживаний жмурит глаза, словно засыпает.

Али удаляется, руки в карманах, поворачивает направо и исчезает за углом дома. Я жду его, и сердце у меня колотится, как сумасшедшее.

День я провожу у него на руках, на спине. Он носит меня. Ему очень нравится перекидывать меня с одного плеча на другое, как тючок. К вечеру мы готовы съесть волка, но мне хочется приготовить блюдо, которое должно томиться в духовке три часа. Али согласен ждать. Мы ждем и вспоминаем все, чему научились в школе на уроках физкультуры. Показ обязателен и следует сразу за наименованием трюка. «Кувырок вперед? — Умею». Мы оба делаем кувырки. Кувырок назад дается хуже. Пол очень жесткий. Неудобно. Прыжки в длину. Метание в цель. Прыжок с поворотом. Равновесие. «Хождение на руках», — объявляю я, поддавшись искушению набить себе цену. Ну и что? Будь добра, исполняй. В саду, что служит ареной нашей доморощенной олимпиады, давным-давно стемнело. Я набираю воздуха и, думая только о том, что мне предстоит ходьба, — голова вверху или внизу, без разницы, — переворачиваюсь. Иду ловко, как паучок. И удивляюсь, до чего стали сильные руки. И совсем это несложно. Что на ногах, что на руках.

Я вернулась в ресторан и веду себя здесь, как чужая. Поднимаю руку, чтобы взять кофе на верхней полке, а он в стенном шкафу на нижней. Путаю ящик, где лежат ложки и вилки, с ящиком, где веселки и сбивалки. Ищу ручку холодильника справа, а она слева. Мои руки, помимо моей воли действуют так, будто я на кухне Али. За два дня, что я пробыла в гостях, я готовила раза три, не больше, но руки запомнили новое расположение, а старое, такое необходимое, позабыли. Быстрота, с какой я привыкла действовать, под угрозой. Двигаюсь я медленно. Неуклюже. То и дело расплываюсь в глупой улыбке. Барбара ставит мне на вид, что я не кстати вспоминаю про какое-то алиби, причем застываю на первом слоге.

Бен мной недоволен.

— К вам приходила девушка, — сообщил он мне ледяным тоном.

— И что?

— Хотела с вами поговорить.

— О чем?

— Не сказала.

— А ты не спросил?

— Показала фотографию в газете. Хотела узнать, вы ли это.

— Фотографию?

Бен протянул мне бесплатную газету, из тех, что распространяют у входа в метро. Открыл на рубрике «рестораны». В колонке, отведенной XI округу, указан только один — «У меня», небольшая статья, которую от волнения я не могу прочитать, и расплывчатая фотография. Я рассматриваю ее, руки у меня дрожат.

— Некачественная, потому что снимали через окно, — объясняет Бен.

— Я подам в суд.

Бен хохочет.

— Не путайте себя с Бритни Спирс, — советует он мне.

«Мириам примет вас…» Я перечитываю начало фразы в десятый раз и мне не по себе. «В своем веселом кабачке…» Каком это веселом? Каком это кабачке?

— У нас что? Кабачок? — с негодованием спрашиваю я Бена.

— Да нам это на пользу. Вам на пользу, — поправляется Бен и показывает три звездочки, которыми удостоили нас журналисты.

— Это ты все устроил? — спрашиваю я его.

— Нет. У меня нет связей в прессе, — отвечает он спокойно. — А если бы были, я не колебался бы ни секунды. Прекрасная статья. Сказано о заказах на дом, о питании для ребятишек. Словом, все наши новшества…

Бен воодушевлен. Он настаивает, чтобы я прочитала статью.

— Облом, — говорю я. — Все кончено.

Я не смотрю на Бена, я разговариваю со своей фотографией, фотографией в газете.

— Что вы такое говорите?

— Ресторан закрывается, — повторяю я. — Облом. Всему конец.

— Не сходите с ума, — обрывает меня Бен. — Нечего устраивать историй из-за фотографии в газете.

Мне нечего ему ответить. Я печенкой чувствую, что пора остановиться, а почему, объяснить не могу. Мне сигналят, что я покачусь вниз. Я не хочу снова выкарабкиваться. Я этого не вынесу. Я могу идти только вверх.

— А девушка была красивая, — говорит Бен. — Даже очень.

— Какая девушка?

— Которая хотела с вами поговорить.

— Какого она возраста?