Мы затаили дыхание, наблюдая. Пятно выросло, сиреневые искорки засверкали ярче, озарив туннель метров на двадцать в обе стороны. В воздухе возникли крошечные вспышки и клубы дыма, словно кто-то устроил над лужей миниатюрные салютные залпы. А затем над всей темной жижей неожиданно появилось зеркальное отражение окружающих предметов. Иллюзия держалась с полминуты, искажая и выгибая немыслимыми линиями все вокруг. Потом так же внезапно пропала.

Перед нами снова чернела безжизненная маслянистая клякса.

— Ух ты! — восхищенно прошептал Вакса. — Что это?

— Флуктуация, — объяснила Ева. — Местные называют ее «оком небес». Встречается крайне редко, коварна и неприметна. Поглощает неорганику, сопровождая вот таким представлением. То, что делает с органикой, — лучше не видеть.

Вакса передернул плечами.

— Даже не знал о существовании таких, — изумился я, осторожно обходя лужу. — В бункерском классификаторе ее нет.

— У вас многого нет, — просто ответила Ева.

Мы пошли дальше. Говорить не хотелось, усталость уже серьезно навалилась на всех. Пару раз навстречу попадались закутанные в серые лохмотья типы, которые, едва завидев луч фонаря, прижимались к стенам и пропускали нас, провожая тлеющими взглядами.

Пыль, тошнотворная ритмика тюбингов и шпал, уходящие вдаль паутинки рельс… Это и есть самарская подземка. Она тянется на многие километры, порождая невиданные явления и странные существа, ветвясь, падая вниз бездонными шахтами и карабкаясь вверх узкими лестницами. Опасная, безмолвная, с редким дыханием вентиляции.

И сотни огоньков движутся в каменном лабиринте. У каждого из них свой путь и свой собственный выход.

Вовсе не в конце эскалаторного подъема, где ослепительные солнечные лучи вдруг пробьются через витражные стекла вестибюля, и не в чернильной тьме заброшенного бункера. К выходу попасть гораздо сложнее: туда не ведут ступени, на нем нет дверей и запоров, его не найти на картах. Выход — это…

Я вздрогнул и замер на полушаге, будто высоковольтный разряд пронзил тело вдоль хребта, от пяток до темечка. Вакса тоже застыл с занесенной ногой.

Тихая, баюкающая мелодия донеслась из пустого туннеля, натянув нервы почище грохота взрывов и вагонного лязга.

Показалось?..

Мелодия повторилась, уже громче и отчетливей. Сомнений быть не могло: музыка играла на станции, еще не видимой за поворотом. Жутковатый гитарный перебор, с жестяным призвуком и хрипотцой на низких частотах.

— Дискотека? — кособоко пошутил Вакса.

— Там никого нет, — ответила Ева. — Вы разве не слышали про Победу?

Я припомнил разноречивые сплетни и легенды, и озноб вновь скользнул по спине. Неужто байки, что рассказывают про эту станцию… не просто байки? Из моих знакомых никто не забирался так глубоко на территорию Безымянки, поэтому приходилось довольствоваться слухами. И несмотря на то, что слухи ходили самые разные, был в них общий момент: говаривали, будто на Победе никто не живет, потому что каждое утро она заново сгорает, как во время катастрофы. В одно и то же время, секунда в секунду пламя пожирает станцию, превращая все в пепел, а потом случается аномальная вспышка, и Победа опять приобретает первозданный вид. И так изо дня в день.

— Значит, про пожар… не враки? — уточнил я.

— Не враки, — подтвердила Ева.

— Но как же мы тогда…

Я не придумал, как закончить фразу.

— На самой станции не задержимся. Переночуем в подсобке на переходе. Фонит несильно, и дверь запирается.

— Там свободный выход на поверхность? — удивился я.

— Переборка неплотно закрыта, — подтвердила Ева. — Да и от кого охранять станцию, которая раз в сутки выгорает дотла? Пошли.

Она неторопливо двинулась по туннелю. Музыка продолжала тихонько мурлыкать, жестяные звуки отражались от стен и растворялись за спиной.

— Стоило вылезти из Города, и за один день повидал едва ли не больше, чем за всю жизнь, — пробормотал я, ступая следом. — Спокойная у меня профессия, но скучная. Пора менять.

Вакса неопределенно хмыкнул и нагнал меня. Выровнял скорость, ступая в ногу. Через минуту мы вошли на станцию и остановились, ослепленные ярким светом сотен ламп.

— Ну и жарит, — жмурясь, сказал Вакса. — Как на солнце. Сколько же энергии зря прожигается!

— Ничего не прожигается, — бросила через плечо Ева. — Здесь вообще нет генераторов. Лампы сами по себе горят.

Глаза постепенно привыкли к электрическому сиянию, и перед нами открылась потрясающая картина…

Победа была прекрасна. Я никогда не видел таких аккуратных мест в метро — даже самые благоустроенные участки Города всегда были так или иначе загажены, подернуты грязью и следами варварского обитания человека.

Победа оказалась девственно чиста и светла.

Односводчатая, с белоснежным потолком, блестящими мраморными плитами и гирляндами ламп. В центре платформы стояли лавочки, подметенные лестницы вели в вестибюли, белели световые короба указателей, сверкали зеркала. На путях не валялся мусор, шпалы словно еще вчера пропитали раствором. В будке дежурного по станции чернели телефонные аппараты, небрежно лежал поперек столика журнал с записями, на стекле болтался брелок «елочка» на липучке — не хватало разве что самого дежурного, вечно недовольного, в форменной куртке с заплатками на локтях.

Я был ошеломлен. Вакса тоже.

Этот ослепительный мраморный уголок словно отняли у пучины ушедших лет — создавалось впечатление, что время здесь замерло навеки, как мошка в янтаре. Казалось, что с лестниц вот-вот начнут спускаться люди, подойдет поезд, скрипнут колеса, и зашуршат пассажиры плащами и сумками, толкаясь, ворча друг на друга…

Победа была музеем. Огромной аномальной зоной, замороженной неизвестной волей и благосклонно оставленной нам, жителям разрушенного мира, чтобы раз в сутки сгорать и возрождаться вновь. Любой мог прийти сюда и увидеть, как было раньше.

Но не все так просто…

Я оглянулся. Кроме нас троих, на станции — ни души. Пусто и зябко.

Люди не любят смотреть на прошлое, которого лишились. Это больно и жутко. Искореженная природа оставила нам кусочек рая в назидание, но если приглядеться, становится ясно: этот осколок такой же пустой и мертвый, как остальная Самара. Только чистенький.

Станция поражала стерильным великолепием. Неживым. Прорезавшим годы пустоты…

Легкий ветерок гнал по путям обрывок газеты, занесенный из туннеля. А из громкоговорителей разносилась незамысловатая мелодия с характерным жестяным призвуком.

И только теперь мне удалось разобрать слова.

In the crowd — flashing face,

Hide-and-seek is so hard.

Through the tunnel of time,