— Да, кто тебя послал? — подхватил Роллинг.

— Его мог послать только Маскареньо, больше некому, пес цепной, но тебе придется доложить этому сукиному сыну, что с нами у него ни черта не получилось и не получится! — И Чуко ударил Давида ногой.

— Колись или молись, каброн, сволочь! — взъярился Лоса, который считался самым суровым из всех заключенных в тюрьме.

— Защищайся, становись в стойку!

— Можешь передать Маскареньо, пусть лучше шпионит за своей женой!

— Чато умер! — взмолился Давид.

— Какой Чато?

— Фонсека!

— Мать твою!

— Фонсека сейчас у сандинистов, а ты, сволочь, пришел, чтобы шпионить за нами!

— Фонсека был моим двоюродным братом, его тело сбросили в море возле Альтаты, а рыбаки выловили.

— Засунь свои небылицы себе в задницу, козел, тебя научили, что говорить, но нас не проведешь!

— Я не вру, его сбросили с вертолета!

— Ты хочешь сказать, Фонсека из рыбацкой семьи? — спросил Чуко.

— Нет, его отец предприниматель!

— В каком районе Кульякана их дом?

— В Коль-Поп!

— В Коль-Поп? Да я сам из Коль-Поп, но никогда его там не встречал! Ты шпион, а у нас со шпионами, знаешь, что делают?

— Я же говорил вам, он инопланетянин! Лоса одним рывком поставил Давида на ноги.

— Получи, зараза! — Чуко ударил Давида в подбородок, и тот без чувств свалился на пол. Они еще долго пинали ногами его неподвижное тело, пока не выдохлись.

— Роллинг, ты тут не зевай, парень, в твоей камере шпион! Бакасегуа поможет тебе присматривать за ним, только не приставай к нему!

— Ладно, ладно, Элвер! — И Лоса с Чуко покинули камеру.

Вернувшись в Альтату, Чоло первым делом позвонил Марии Фернанде. Договорились встретиться вечером.

— Не хочу докучать тебе нашими проблемами, но мы все очень беспокоимся за Давида, его причислили к партизанам, а он и мухи не обидит.

— Это правда, что о нем написали в газете?

— Во всех газетах! А фотографию поместили такую ужасную, хуже быть не может!

— А у тебя как дела?

— Большеньки-меньшеньки.

— Скажи своему отцу, что Санди я беру на себя; мой шеф сможет его вытащить.

— Ох, Чоло, где ты работаешь, чем занимаешься?

— Заеду к тебе в восемь.

— Заупокойная месса начнется в семь — на случай, если захочешь прийти.

Часом позже Сантос рассказал о своем деле адвокату Угарте, и тот терпеливо выслушал его. Они сидели в кабинете юриста в здании Биржи; на лице советника дона Серхио время от времени появлялась холодная улыбка.

— Мохардин, ты должен понять две вещи. Во-первых, ты совершил серьезную ошибку, пустив жить в свой дом чужих людей. Вилла понравилась команданте, который руководил операцией по захвату, и теперь ее хотят конфисковать — мне только что звонили из генштаба.

— Что? Этот каброн весь ум растерял, если надеется жить в моем доме!

— Нам лишняя проблема совершенно не нужна, тебе пытались растолковать, что бизнес сугубо семейный!

— Если полицейские войдут в мой дом, я его взорву! Почему нельзя урегулировать эту проблему другим способом? Займитесь этим — надо ведь только заплатить, все трудности с правительством решаются с помощью денег! Но главное, я хочу, чтобы вы помогли мне уладить дело моего друга.

Угарте, одетый в легкий льняной костюм, состроил недовольную мину.

— У меня есть четко очерченный круг обязанностей, и тебя это тоже не касается — никто в нашем бизнесе не должен вмешиваться в посторонние проблемы!

— Послушайте, адвокат, с вашей помощью или без нее я вытащу его оттуда. Наш разговор сейчас происходит лишь потому, что мне велено консультироваться с вами по любым вопросам.

— Почему тебя так волнует судьба какого-то бунтаря?

— Поймите, адвокат, он мой человек, этот парень сорок часов находился в море, чтобы гринго в Лас-Вегасе могли без лишних волнений проигрывать свои деньги и даже получать при этом удовольствие; и я обещал его родственникам помочь ему. Кроме того, никакой он не партизан, и я уверен, что его обвинили без всяких на то оснований.

— Послушай, Сантос, ни дон Серихо, ни Грасьела не хотят терять виллу, но они оба считают, что надо уступить полицейским, если другого выбора нет; не в наших интересах портить хорошие отношения с силовыми ведомствами.

— А как же мой друг?

— Я не могу им заниматься, мне не позволяют моя репутация, связи и положение в картеле, но если ты твердо решил взяться за это дело, тебе может помочь только Доротео Аранго.

— При всем моем уважении к вам, адвокат, не надо вешать мне лапшу на уши!

— Я говорю совершенно серьезно! Доротео П. Аранго молодой, талантливый адвокат, практиковался у меня в конторе, из тех, кого называют толстокожими, с одинаковым успехом выступает против правительства и больших компаний. Он даже выиграл дела по защите прав работников таких гигантов, как «Кока-кола» и «Фундидора-де-Монтеррей»!

— Ну и что?

— Это означает, что у него есть все необходимые связи и умение, и он, возможно, единственный, кому под силу спасти твоего парня! Вот адрес, по которому ты его найдешь!

Мохардин поехал в колонию Эхидаль на прием к молодому юристу и через двадцать минут припарковался напротив жилого дома на четвертой улице. Его встретил мужчина могучего телосложения, с пышными усами, как у Сапаты, дружелюбным и в то же время недоверчивым взглядом и культей на месте левой руки. В его кабинете не было ничего лишнего, включая секретаря.

— У вас есть хоть какие-то сомнения в невиновности вашего друга?

— Ни малейших!

Доротео П. Аранго задумчиво погладил усы.

— Вы уверены? Каждый считает себя невинной овечкой, однако в большинстве случаев оборачивается страшным серым волком.

— А почему вы сомневаетесь?

— Послушайте, дружище: одолеть правительство очень трудно, особенно в таких делах, поскольку этому препятствует все законодательство — не существует законов, защищающих бунтовщиков или позволяющих добиться отсрочки рассмотрения дела в суде. Сами видите, какая борьба идет, чтобы вырвать из застенков заключенных 1968 года.

— Но ведь говорят, что у них как раз все налаживается?

— В том-то и штука, что эта проблема решается не законным путем, а с помощью политических усилий. Поэтому повторяю свой вопрос: у вас есть сомнения в невиновности вашего друга?

— Послушайте, если бы этот кактус совершил то, в чем его обвиняют, разве стал бы я вмешиваться? Просто я знаю, что никакой он не партизан, а обыкновенный бедолага и не занимался ничем, кроме рыбной ловли. На днях собирался жениться.