Впрочем, и моего несерьезного удара хватило, чтобы он упал и, замысловато перекувыркнувшись, врезался в стену. Карлик забарахтался, а Винсент, напружинившись, вдруг бросился на меня с ревом, полным неподдельного восторга, с каким его далекие предки из людоедского племени обнаруживали консервную банку.

За последнее время количество лиц, желающих превратить меня в отбивную котлету, угрожающе увеличилось, так что я была вынуждена иногда оказывать разумное допустимое сопротивление. В этих пределах я дважды коснулась кулаком его гладко выбритой головы, а потом, когда он присел на корточки, с быстротой молнии забарабанила по его лысому черепу. Для него это оказалось полной неожиданностью, а когда он уже успел осознать, что с ним что-то не так, я ударила его коленом по уху, и он вырубился. Громоздкая туша распростерлась на полу, а я, подойдя ко все еще барахтающемуся карлику, проговорила:

– Ну что, дружок? Веди меня в свой клуб. И считай, что членский взнос я уже уплатила.

Карлик запыхтел, и пришлось немного подбодрить его коротким тычком распрямленных пальцев под ребра, отчего он оглушительно заверещал.

– Ну вот и славно! – сказала я. – Пошли.

– Ты что… тоже из органов?

– Ну, в некотором роде. Хотя в области органов ты посильнее меня будешь, – сказала я, вспомнив непристойный танец карлика. – Пошли! И только попробуй, мой милый, что-нибудь выкинуть! Только попробуй. Хотя у тебя кожа не очень нежная, она все-таки не прочнее этого ботинка.

С этими словами я коротким взмахом руки пропорола ботинок валявшегося на полу Винсента. Острые титановые накладки легко разрезали его, словно это была не грубая кожа, а туалетная бумага.

Карлик выпучил глаза и конвульсивно закивал.

Мы выбрались из злополучной комнаты и направились по коридору. Я увидела перед собой широкую лестницу, сворачивающую вправо и описывающую полуспираль вокруг отделанной белым с голубоватыми прожилками мрамором толстенной колонны, на которой располагались в ряд несколько неярких светильников, наполняющих пространство рассеянным красноватым светом.

– Это там… внизу, – пробормотал карлик. – Там нужно только проходить контроль, но я проведу тебя… проведу.

– Вот это уже лучше, – сказала я. – А что это твой вежливый приятель Винсент толковал про ФСБ? А?

– Просто те двое, которых мы провели в сам клуб, вниз, в бывшее бомбоубежище, предъявили удостоверения ФСБ.

– Ничего нового, – сказала я, – у этих ребят любых «корочек» полно.

– А ты уверена, что тебе нужно вниз? – вдруг спросил меня карлик. – Точно?

– Да, точно!

– Ну смотри… мое дело предупредить.

Под основным залом ночного клуба «Бездна» находился второй, едва ли не больших размеров, который завсегдатаи клуба, как я поняла несколько минут спустя, не без основания почитали за наиболее культовый. Здесь царил полумрак, в воздухе медленно двигались красные и зеленые лучи… На возвышении в самом центре зала под медленную и, казалось бы, негромкую музыку извивались обнаженные фигуры, и я тут же отвернулась, потому что этот танец был куда более откровенным, нежели стрип-канкан в исполнении мерзкой четверки уродов там, наверху. Да по сути дела и не танец это был…

Нет смысла красочно описывать все происходящее здесь, потому что нормальные люди без психических вывертов и болезненных фантазий, прямо скажем, этого не поймут. Все происходящее наверху по сравнению с действом, творящимся здесь, в нижнем зале, выглядело просто как невинная детская возня в песочнице с куклами, солдатиками и совочками.

Карлик провел меня через весь зал, то и дело перешагивая через неподвижные или же вяло копошащиеся на полу тела людей, то прикрытые обрывками ткани, которые и одеждой-то назвать совестно, а то и вовсе обнаженные. Потрясенно озираясь по сторонам, я почти наткнулась на столик, на котором неподвижно лежал мертвенно бледный и совершенно голый человек, в головах которого сидела девочка лет семи-восьми, броско и, вероятно, очень дорого одетая, медленно перебирая пальцами его волосы. От толчка она подняла голову, и я увидела, что у нее совершенно серое – словно спекшееся в пепле и изъеденное сетью морщин – старческое лицо.

В конце зала у пустующего углового столика стоял огромный шкаф, забитый аппаратурой. У шкафа неподвижно торчал парень, и на его сухом длинном лице никак не отразилось ни то, что к нему приблизились мы с карликом, ни обращенный к нему вопрос о Гжегоше.

– Он там, – все же неопределенно махнул рукой парень. – К нему еще двое пожаловали. Вот, ждут.

И он ткнул пальцем в сидящих и озирающихся по сторонам – в трех метрах от меня! – Епанчинцева и моего босса. Они явно были шокированы увиденным, иначе не сидели бы в таком ослепительном бездействии.

Я открыла было рот, чтобы сказать… но тут же осеклась.

Потому что именно в этот момент послышался легкий звук – словно лопнула скрипичная струна, – и вдруг вкрадчиво стала набирать силу музыка. Или даже не музыка это была, а так – гармоничное движение воздуха, словно здесь, в этом огромном, душном от немыслимой концентрации патологии и порока зале, вдруг проснулся и повеял свежий ветер. Я ясно почувствовала, как ветер коснулся моего лица, свежестью обвил и заполонил горло, и сразу стало хорошо и нелепо все, зачем вообще я спустилась сюда, мне нужен был только этот ветер.

Находящаяся рядом со шкафом массивная металлическая дверь открылась, и вышел человек. Наклонился и стал копошиться в шкафу. Я тупо смотрела в его согнутую сутулую спину. Он копошился недолго, несколько секунд. А потом разогнулся, и я увидела бледное лицо и тонкие неподвижные губы Григория Вишневецкого.

Музыка прервалась.

– Хей, барышня! – крикнул кто-то и толкнул меня в спину, и я, обернувшись, увидела, что карлика-проводника рядом нет, а вместо него высится фигура обрюзгшего толстяка в куцей маечке, обтягивающей отвислое брюхо. Он залопотал что-то, подражая невнятному и полубессмысленному бормотанию обезьяны. Что-то другое и не смог бы произнести этот урод-наркоман. Он махнул на меня рукой и сел на пол – прямо на грудь не менее монументальной, чем он, толстухе с лицом и плечами гренадера.

Я содрогнулась. Мне стало жутко. Показалось, что мое сознание этого не выдержит.

И вдруг музыка вновь поплыла над залом. Я почувствовала, как в обволакивающую ватную пелену тягучей, какой-то зловеще-порочной мелодии, еще недавно конвульсивно растягивающейся в жутком полутемном зале, снова врывается знакомое, необыкновенно приятное ощущение. Ощущение – полубессознательное, но необычайно явственное, и только вслед за первым дуновением ветра я поняла, что звучит другая музыка, что это «Музыкальный момент» Сергея Рахманинова. Услышать Рахманинова здесь, в этом вертепе, было так странно, словно в выгребной яме, наполненной зловонными испарениями, получить прямо в лицо шлепок молодого и свежего ветра, наполненного буйными ароматами весны.